Последний ученик. Часть IV. Платон и Ген Саныч.

Колесо обозрения | пятница, 03 июня | 4

Часть IV. Платон и Ген Саныч.

 - Это джиу-джитсу! — крикнул комиссар, вытянул левую руку вперед, а правую спрятал под подбородок.

- Это боевое самбо! — пригнулся доцент и расставил руки, будто держит впереди себя тазик с водой.

За несколько секунд до этого ко мне прибежали девчонки и завизжали, что комиссар с доцентом пьяные и дерутся. Я был в командирской комнате, так как командовал студенческим сельхозотрядом, а место драки находилось в том же доме, прямо по коридору и налево — в мужском спальном отсеке деревянного барака.

Комиссар с доцентом, это вам не грузчики-старшекурсники, которым хоть разрешай, хоть запрещай, они все равно за каким-нибудь углом надерутся дешевого портвейна и подерутся, если не между собой, то с кем-то из местных. Комиссар — Сережа Соловьев. Умница, интеллектуал, поэт и музыкант.

Доцент — настоящий доцент кафедры советской партийной печати факультета журналистики Уральского государственного университета. Молодой начинающий преподаватель, которого отправили на картошку вместе с отрядом для общего надзора и контроля.

Где и как два самых важных, строгих и бдительных человека в отряде могли напиться в зюзьку, не знаю по сегодняшний день, вот ей Богу. Они чего-то все отмалчиваются. Девчонки в отряде мне нашептывали и показывали одну первокурсницу с круглыми желтыми бусами, мол, начальство на нее запало. Девочка, конечно, была притягательная, хотя и в резиновых сапогах, но я сельхоз-политическое руководство в негласных полуночных связях, порочащих отряд, факультет и всю партийную печать, не заметил.

Ну, так вот, забегаю в мужскую спальню и вижу двух петухов в боевой позе. Самое интересное, что стоят они не на полу, а на кроватях, и ноги у обоих провалились в одеяла. Кровати разные, поэтому и одеяла разные: у комиссара — бардовое, в тон кумачу,  доцент топчет что-то синее с полосками.

Как они драться будут, если между ними проход и друг к другу не подойти? — подумал я. Комиссар начал елозить по своему бордовому полю на полусогнутых ногах от одной спинки кровати к другой. Доцент выжидал, покачиваясь на матрасе. И вот она — атака. Комиссар завыл  и прыгнул на кровать к доценту. Но в полете получил встречный, суматошный, импульсивный, инстинктивный удар пятерней в лицо. Ноги комиссара долетели до синего одеяла, а затем взмыли вверх. Голова зависла над проходом и после этого вдруг рухнула вниз, задев оголившуюся железную раму с пружинами и стукнулась об пол где-то внизу под кроватью.

Последнее, что зрители, а нас было человек двадцать,  увидели в этой скоротечной схватке, это две ноги комиссара, которые вернулись на бардовое одеяло и лежали там, не шевелясь, одни, без хозяина. Кульбит — потрясающий. Меня и сейчас трясет, когда думаю, что могло случиться во время такого падения.

Комиссары сделаны из закаленной стали, это доказал писатель Островский, и я в этом  убедился лично. Сереже Соловьеву нихрена не сделалось. Когда мы с доцентом вели его под руки в штабную комнату, он уверял, что в первом раунде — ничья. Умеют комиссары позитивно оценить результаты своей деятельности.

На следующий день комиссар, как идеолог и вдохновитель ударного труда, остался лежать в штабе. Он  натянул на голову простынь и о том, что он жив, можно было догадаться по редким, но глубоким вздохам.

- Сережа, — присел я на комиссарскую кровать, когда студенческий народ удалился в поле выполнять решения пленума ЦК КПСС, — а ты правда занимался джиу-джитсу?

- Чем занимался? — чуть слышно прошептал он из под простыни.

- Джиу-джитсу, — повторил я более разборчиво.

- Когда, вчера?

- И вчера тоже.

- Эх, — вздохнул он особенно глубоко и затих.

- Так, правда или нет? — проявил я настойчивость.

- Нет, — ответил Сергей и откинул с головы простынь.

- По выражению его лица, на котором вместо глаз выросли два черных мухомора, я понял, что он не врет.

Оказалось, что в детстве, Сергей, как и я, посмотрел фильм Акиро Куросавы «Гений дзюдо», и сильно впечатлился, но не образом главного героя, а его экзотическими соперниками из конкурирующих школ джиу-джитсу и карате. Сергею понравились таинственные убийцы, протыкающие со страшным воем голыми пальцами горло врага, а мне — загадочный прыгун, прошибающий ногой потолок.

Мы с Сергеем, как говорится,  мечтали об одном и том же, но разошлись в деталях. В итоге, он пробовал пару раз у себя на районе  становиться в стойку и выть перед пацанами, которые вознамерились забрать у него десять копеек. И говорит, что это производило неплохой эффект. А я пробовал пнуть дерево выше уровня плеча, но упал и две недели хромал, после чего даже по футбольному мячику на земле  не мог толком ударить, не говоря уж о том, чтобы зарядить по нему  влет.

Однако в секцию акробатики я все же записался и к десятому классу мог крутить и крутил заднее сальто где угодно: в классе, в школьном коридоре, на улице, на пляже, в лесу и на асфальте — везде. Это, кстати, тоже давало неплохой эффект, но в другом смысле — я чувствовал себя на голову выше тех, кто не умел крутить сальто. Думаю, любой паренек, который прямо на улице города подпрыгнет,  перевернется в воздухе, встанет на ноги и как ни в чем не бывало пойдет дальше, добьется неплохого эффекта среди уличных прохожих.

Не знаю, продолжил ли  Сергей Соловьев путь, обозначенный Акирой Куросавой, после боя на кроватях,  а я продолжил, но не путь, а бег.

В конце университетской учебы нас послали на три месяца в военный лагерь под Чебаркуль для прохождения краткого офицерского курса. После него кому-то предстояло в обязательном порядке  отправиться в Афганистан, и кто-то туда отправился, и кто-то оттуда не вернулся. Но перед этим всем без исключения надо было научиться водить БМП, приказывать, стрелять, кидать гранаты и много-много бегать.

В трех километрах от лагеря было огромное курортное озеро Кисегач, всегда кристально чистое и вечно холодное. Нам разрешили вместо утренней зарядки ежедневно совершать марш-броски к этому озеру. Взвод строился, выдвигался в форме одежды номер 2, то есть в сапогах, штанах и белой нательной рубахе, за пределы лагеря, а дальше — беги, Форест, беги! Кто первый добежит, тот будет дольше всех плескаться в ледяной воде.

6 часов утра, за синими горами Южного Урала уже катится солнце, и золотистый край его виден за макушками сосен на извилистой линии горизонта. От ударов кирзовых сапог грохочут камни. Взвод мужиков несется в белых, выпущенных из штанов, рубахах по пересеченной местности и орет хором что-то нечленораздельное, потому что в этом крике  звучит только одно слово и оно – одночленное. 

Лексический  код хорового крика менялся по амплитуде движения: во время подъема на пригорок крик символизировал мужское начало, а по мере спуска в лощину — женское. Оба слова-символа объединял и связывал в неделимый смысловой образ глагол,  близкий по семантике к той области взаимоотношений  с женщинами, которая у этих мужиков в данный момент была заменена на утренний бег.

Природа армейского нейро-лингвистического программирования масштабна и всеобьемлюща. Громче всех кричали те, кто в обычной жизни такие слова боится произносить даже про себя.

На мокром песке у края воды разгоряченные мужики спускали  с ног гофру кирзовых сапог, стряхивали портянки, спускали галифе цвета хаки, срывали белые рубахи и последним движением в блеске косых утренних лучей солнца опускали на песок трусы и делали шаг вперед — к воде.

Между тем, вдоль берега, чуть повыше в лесочке, стояли машины тех, кто приехал на озеро в туристических целях. В окнах автомобилей появлялись заспанные лохматые головы и, если судить по обилию лохматости, эти головы были женские.

Будущие офицеры наслаждались краткосрочной свободой, солнцем, водой и пристальным вниманием проснувшихся женщин. Они заходили в воду, мужественно шевеля ягодицами. А когда выходили, гордо держали спину прямо и не опускали рук. К концу лета, по неизвестным мне причинам, в этой части озера было особенно много машин, и они парковались у самой кромки воды.

Обратно взвод бежал молча, неспешно и вразнобой постукивая сапогами. Яркий момент акта пробуждения был позади, зарядка кончилась, начинались серые солдатские будни до следующего утра.

Ежедневные марш-броски в течение трех месяцев — это невероятно отрезвляющий  образ жизни. Я впервые за пять лет учебы почувствовал себя сильным, бодрым и здоровым. В сентябре 1980 года, когда распределился  в Тюмень, не прошло и двух недель после получения диплома, как  я уже бегал по тюменским улицам в 6 часов утра.

 Город — это не горы. Асфальт по стуку напоминает камни, но только не после дождя. Осенью, в сентябре, каждый шаг на главной улице города производил звук упавшего в грязь кирпича. Эх, сюда бы скальную твердость почвы да кристально чистую воду в Туре – цены бы не было такому городу.

Через месяц, в октябре, я устал полоскать в ведре ботинки и наяривать щеткой брюки после утренних пробежек, а посему, начал подумывать о спортзале. И тут попадается на глаза газетная заметка о том, что в клубе «Дзержинец» работает единственная в городе и области секция карате. Занятия ведет некий опытный тренер Геннадий Александрович Нечаев. Ну, наконец-то всё сошлось: карате, тренер и я с огромным желанием оказаться в спортзале.

Опытного тренера я разыскал 15 октября 1980 года на первом этаже водонапорной башни на улице Орджоникидзе.  К моему удивлению, в этой кирпичной громадине давно напирают не на воду, а на трудных и неподатливых подростков. Это было заметно еще на подходе к «Джержинцу», где среди тополей кучками стояли какие-то подозрительные пацаны, только что прибывшие  не то из Республики Чад,  не то из Республики Шкид. Когда идешь мимо такой публики, хочется одной рукой держаться за  кошелек, а другой — за кастет.

 

За скрипучими железными дверями, в темной каморке, заваленной каким-то барахлом, при свете кривой настольной лампы сидел квадратный человек с квадратным лицом и огромными квадратными кулаками весом килограмма на четыре каждый. При таком количестве квадратов в теле, голос у него был мягкий и гибкий, он постоянно играл интонацией, мурлыкая слова  удивления и одобрения. Хотите заниматься карате? Замечательно. Любите бегать по утрам? Замечательно. Работаете в газете? Очень замечательно. Приходите завтра к шести часам.

- К шести не могу, у меня работа заканчивается в шесть, — с сожалением сказал я квадратному человеку.

- К шести утра.

- Утра? — не поверил я.

- Утра.

- Замечательно! — обрадовался я своему везению.

Геннадий Александрович проводил меня из башни на улицу. Он оказался небольшого роста, двигался  какими-то странными шажками, скользя вдоль пола от стены к стене. Я же не знал, что он чемпион города по бальным танцам и привык вальсировать в свободную минутку, я думал так ходят настоящие каратисты.

Железную скрипучую дверь он открыл  подобающим тренеру движением: ударом кулака. Железяка распахнулась без скрипа, потому что скрип не был слышен в грохоте металла, который на излете ударился о кирпичный косяк. Не кулак, а кувалда, - оценил я выход тренера из башни.

На улице пацанята обращались к нему панибратски: Ген Саныч. Сленг, характерный для подростковой среды, — квалифицировал я подобную стилистику  в отношениях младших к старшему.  Потом оказалось, что так его называют все, от мала до велика, включая первого секретаря горкома. При дневном свете улицы я, наконец, увидел его глаза. Они были подстать голосу: мягкие, играющие, мурлыкающие душевным теплом и уютом.  Глаза, приглашающие и обнимающие, говорящие беззвучно знакомое слово – замечательно!

Следующие десять лет я жил только один час в сутки.  С 6 до 7 утра были  спорт, дружба, общение и самопознание — все то, что захватывало и увлекало. Остальное время дня — глупая работа подручным партии и бесконечные бытовые проблемы, все то, что делает жизнь серой, нудной и неинтересной.

В нашем городе много отличных спортивных тренеров. Судя по тому, что наши борцы-вольники и наши танцевальные пары усыпаны медалями с головы до ног, в нашем городе отличные тренеры. Но я выбрал другой вид спорта, хотя и близкий к греко-римской борьбе и латино-американским танцам, но все же сильно от них отличающийся. Наверное, поэтому и мои тренеры разительно отличаются от других отличных тренеров нашего города.

Их у меня два: Геннадий Александрович и Вячеслав Александрович. Нечаев и Широкий. А если точнее, оба они широкие. Невысокие по росту, но широкие в душе.

Кстати, имя Платон с греческого языка переводится как — широкий. Когда я называл Вячеслава Александровича Широкого более коротко — Платон, он не обижался.

И тот,  и другой - бывшие силовики. Не в смысле увлечения армреслингом или бодибилдингом, а в смысле — из силовых структур.

Нечаев пришел работать в клуб переводом из милиции, Широкий служил в спецчасти внутренних войск. Оба изучали боевые приемы рукопашного боя не из любопытства, а для дела и профессионально.

Занявшись тренерско-воспитательной работой, что тот, что другой, не вернулись к службе. И еще один факт, говорящий о схожести их судьбы: материальное благополучие явно и упорно обходит их стороной. Нет у них дорогих машин и просторных коттеджей. У Нечаева — обычная советская квартира, у Широкого — обычный советский пансионат, две комнаты в котором переделаны под «квартиру». Видимо, тренеру, переходящему в ранг учителя, материальное благополучие противопоказано.

Во все остальном они настолько разные люди, что остается непонятным, каким образом их объединило карате и сделало самыми знаменитыми тренерами в городе по этому виду спорта.

Для Нечаева главное — затащить трудных в спортзал. Когда в строю вдоль окон динамовского спорткомплекса под стягами синих флагов с белыми завитушками буквы Д стоит 80 подростков — это замечательно. Пусть они будут в разнокалиберных майках и штанах, пусть волосатые или с бритыми головами, пусть одному семь лет, а другому семнадцать, один не может пробежать по залу двадцать шагов, а второй готов бегать час вообще не останавливаясь, пусть будут какие угодно, лишь бы они оказались вместе, в одном коллективе в этом замечательном спорткомплексе.

У Широкого — другая земля и другое небо. В группе – избранные и отобранные. Каждый — в белоснежном выстиранном и отглаженном кимоно. Ногти на руках и ногах подстрижены, волосы на голове — ни схватить, ни ухватиться. И — тишина. По звукам, доносящимся из зала, легко догадаться, у кого сегодня тренировка. Если доносится гул ребячьих голосов, значит, у Нечаева. Если ничего не слышно, кроме глухих  стуков тел, падающих на татами, — у Широкого.

Геннадий Александрович выискивал глазами паренька, который выполняет упражнения правильно, оставлял его вместо себя и уходил из тренировочного процесса месяца на два, а то и на полгода. Вместо него, например, с нами год занимался болгарин Стефан, который мог поднять свою длинную ногу выше головы и показывать пальцами ног фигушки.

Этот улыбчивый болгарин действительно завораживал нас своим умением крутить ногами над головой. Именно в его исполнении я впервые увидел трюк, когда пяткой с разворота выбивают на высоте головы горящую спичку в руке партнера, не задев ни партнера, ни его руки. В кино то же самое делают с сигаретой, которую вышибают из зубов плохого парня ковбойским кнутом, свинцовой пулей или китайской пяткой.

Для Геннадия Александровича было главное, чтобы ребята самоорганизовались, брали друг с друга пример, учились друг у друга и росли, проводя время в коллективном общении, зачастую шумном и веселом, далеком от состояния сосредоточенного труда над собой и своим телом.

 

У Вячеслава Александровича никогда не было таких долговременных заместителей. Он мог попросить меня провести пару тренировок у самых маленьких его учеников, которым лет по восемь и с которыми в его отсутствие можно просто поиграть в азартные спортивные игры. Спортсмены постарше занимались во время его командировок  самостоятельно,  каждый по индивидуальному графику. После приезда тренера докладывали об исполнении. Попробуй не исполни. Тот, кто не хотел или не умел исполнять задание самостоятельно — исчезал из зала. Тренер за таких не держался,  и свои силы на них не тратил.

Нельзя сказать, что Нечаев и Широкий дружили между собой. Мне кажется, они не очень понимали друг друга, потому что уж больно разные цели ставили перед собой в процессе  спортивной работы, несовместимые по формальным признакам.

Первому нужны были охват и массовость, второму — отсев и штучность, первому — трудные с улицы, второму — легкие из спортзалов, первого не пугали вредные привычки подопечных, второй моментально ставил крест на воспитаннике, уличенном в табакокурении.

 И, наконец, первому соревнования нужны как межклубное мероприятие, вызывающее интерес в молодежной среде, второму — для достижения результата, позволяющего спортсмену последовательно двигаться по профессиональному маршруту: от чемпиона города к чемпиону России. Первому не нужны были такие цеховые структуры, как региональные и общенациональная федерация каратэ-до, со своим уставом и правилами проведения соревнований, а второму пришлось заняться их созданием вместе с другими энтузиастами России.

Тридцать с лишним лет назад первые шаги они сделали вместе, но после этого продолжили путь в  разных направлениях. И вот тут для меня, когда размышляю о тренерских талантах, начинается самое главное. Есть ли общий алгоритм поведения у двух авторитетных в городе людей, которые тридцать лет шагали  в противоположных направлениях?

Есть. Это — ежедневная оборона государства, построенного внутри своей души. Оборона личного  государства от общего.

Геннадий Александрович довел свою заботу о трудных подростках до слишком уж глубокого логического завершения. Он пристроил к водонапорной башне кирпичную коробку, которую назвал социальным приютом, в котором беспризорники могли ночевать и харчеваться. В нашем государстве более миллиона беспризорников, в нашем городе их — точно не один и не два. Феликса Эдмундовича нет, зато есть «Дзержинец» с Геннадием Александровичем внутри башни за ее  пуленепробиваемыми метровыми стенами.

Спросите у городского или областного начальника управления по молодежной политике, кто такие современные беспризорники? Они будут приводить вам цифры их наличия, но  окажется, что никого конкретно они не знают и ни с одним беспризорником лично не знакомы. Более того, они их даже в глаза не видели, потому что на тех мероприятиях, где они красуются в качестве почетных гостей, беспризорников не бывает. Их туда не пустят, да они туда и не стремятся попасть.

Гнездо кукушки — в кирпичной башне, однако в гнезде этом нет стерильной чистоты счастливого детства. Здесь не каждый день прибран пол, повсюду матрасы и одеяла не первой свежести, гора грязной посуды, тщетно ожидающей рук дежурных по кухне, сетки с картошкой в углу, ставшим черным от осыпающейся земли,  и ряды надорванных пятикилограммовых пакетов  с кашами  и макаронами, привезенных из оптовых магазинов повзрослевшими воспитанниками, ставшими серьезными людьми и спонсорами приюта, где лет пять назад месяцами тусовались они сами.

Разумеется, перед приходом очередной комиссии из какой-нибудь надзорной службы, в приюте объявляется шмон, аврал и генеральная уборка. Но после ее ухода, в тот же день, внутренний облик башни благополучно возвращается к своему естественному состоянию.

Неожиданно и без предупреждения сюда комиссии не ходят. Не хотят подводить Геннадия Александровича. Он человек авторитетный, в том числе и среди чиновников высшего ранга, некоторые из них тоже начинали свою жизнь «в башне». Придется составить акт, закрыть приют, разрушить гнездо и разогнать птенцов. Куда они полетят, где приземлятся, под чьё крыло и кому в когти?

Но когда меняются мэры города или губернаторы области, вот тогда это гнездо начинают ворошить по-настоящему. Геннадий Александрович, как та ласточка или та сорока, начинает кричать и звать на помощь. Стая защитников слетается внушительная, одних только орланов-журналистов кружит в небе над башней штук пять, и каждый грозится шумно хлопнуть крыльями и даже клюнуть тех, кто посягнул на педагога с мировым именем.

Мне приходилось лететь на зов и парить над башней в дозоре неоднократно. Примерно раз в четыре года башню закрывали, Геннадия Александровича увольняли. Но на поднятый нами шум подтягивались птицы более высокого полета, башню оставляли стоять там и на том, на чем она стоит — на педагогике среди неблагополучных детей, у которых чудным образом, благодаря Ген Санычу, все в жизни выстраивается вполне благополучно.

Играть с государством, как и воевать, дело в тактическом смысле бесперспективное. Можно, конечно, выиграть пару раз и вытянуть счастливый билет, но в итоге государство все отыграет назад и прихватит сверх того.

Башня расположена в центре города напротив научной библиотеки. Когда библиотеке присвоили статус филиала электронного ноу-хау имени Бориса Ельцина,  ей сделали замечательный ремонт фасада. Окрестности решили тоже подшаманить, потому что на открытие был запланирован приезд президента страны. На всякий случай, чтобы неказистая кирпичная пристройка не осквернила взгляда президента, социальный приют снесли к чертям собачьим.

Президент библиотеку посетил, но по сторонам не оглядывался и не осквернился. Геннадий Александрович знает это, так как наблюдал за ним сверху из окна и даже фотографировал из фоторужья, спрятавшись за горшок с цветами от стреляющих глаз сотрудников федеральной службы охраны. Ружье было цифровым, но если бы и огнестрельным, он не стал бы нажимать на спусковой затвор ради снимка лидера нации, лежащего в крови на ступенях здания с прекрасным фасадом имени Бориса Ельцина. Ружье учителя выстрелит когда-нибудь позже, когда в память о нем ученики прикрутят к стене башни одну единственную мраморную  фасадную плитку — с его именем. А имена тех, кто управлял молодежной политикой, предадут забвению. Навсегда. Навечно.

Четыре года назад Геннадий Александрович  решил дать внешнему государству генеральное сражение  со стороны внутреннего. Он объявил о своем участии в выборах депутатов городской Думы по Центральному округу. В эпоху социализма, равенства и братства  Нечаев неоднократно был депутатом городского Совета и знал, что человеку с мандатом шире открывают двери те, кто затаился в рубке капитана и там, за глухими герметичными переборками,  жмет на тугие рычаги и крутит рогатый штурвал власти.

Нечаева отговаривали все друзья.  Врагов у него нет, поэтому отговаривали исключительно друзья. Чиновники по спорту, чиновники по молодежи, чиновники по ветеранам, чиновники по лесу, нефти, газу и прочим природным и кадровым ресурсам.  Он  не согласился на уговоры и не покинул поле боя. К уговорам подключились призеры олимпийских игр по греко-римской борьбе, олимпийские чемпионы по биатлону и многие другие именитые люди, которые всегда подключаются, когда власть ведет переговоры со спортсменами, бьющими не по тем политическим воротам.

Дело в том, что правящая партия назначила уже депутата по Центральному округу. Этот назначенец был тоже спортсмен и неплохой спортсмен, биатлонист, чемпион и все такое, но при этом — совершенно не общественный человек. Трасса, винтовка, мишени, пьедестал — вот круг его жизни.

До выборов еще два месяца, а победитель уже назначен. В спорте и политике это бывает. Геннадий Александрович это знает не хуже меня, и все-таки не снял своей кандидатуры. Он хотел остаться свободным и подчиняться только своему внутреннему правителю — своему я. Сражение может быть проиграно, война — никогда.

Ему помогали многие люди, и все они верили, что он победит. Но в день выборов на избирательный участок  пришли 400 курсантов, которые все как один и один за всех проголосовали в пользу правящей партии. Нечаев — проиграл. И уж тут его поперли из башни так, что стены в шубу заворачивались. 

Весной этого года башню опечатали пожарные. То, что они могли сделать тысячу раз за тридцать лет, они наконец-то решились и объявили официально: детям в башню вход воспрещен. Ее коридоры и лестницы не приспособлены для проведения занятий с несовершеннолетними подростками.

Но последние фотографии мы сделали с Ген Санычем все-таки в башне! Он аккуратно оторвал бумажную ленточку  с печатью, мы проникли в помещение, заварили чая, поговорили за жизнь, за власть, за детей. Он показал мне свой уголок на третьем этаже, который выделили ему в «Дзержинце», как внештатному педагогу. Этот крохотный уголок мне тут же напомнил тот  кабинетик на первом этаже, куда я пришел в 1980 году.  Диванчик завален спортивной одеждой, на спинке изогнулся плашмя милицейский китель, внизу раздолбанные рваные тапочки,  кривая лампа над бумагами педагогических конференций и макаренковских чтений, книжки стопками, ручки россыпью, объективы сумками и, единственное отличие от прошлых времен, — широкоформатный монитор компьютера с желтыми столбиками  файлов на «рабочем столе».

Ген Саныч — не изменился. Эти учителя, они какие-то вечные. То же самое квадратное лицо, та же квадратная фигура, кулаки шире чайника и мягкий дружелюбный голос: «Ты опубликуешь заметку о закрытии клуба? Замечательно!».

Границы  клуба-государства сузились до размеров его человеческого сердца. Башня, однако, помещается там во всю свою величину и продолжает стоять как ни в чем не бывало. Ее не сорвало и не снесло. И она — открыта. Я знаю это, потому что однажды уже горевал зря по закрытому клубу.

В состоянии грусти, после сообщения об увольнении Ген Саныча, я подошел поздно вечером к тополю у входа, выросшему за прошедшие тридцать лет до неохватных размеров, прижался к острым краям глубоких извилин его толстой коры и смотрел на  стену башни с еле видными в темноте небольшими выбоинами для рук и ног, по которым каждый воспитанник должен был вскарабкаться до нависающего свода верхней части башни. Чтобы оттуда, с высоты пятого этажа, поглядеть на город, в котором он живет, на прохожих, задравших голову и с удивлением рассматривающих доморощенного человека-паука, и потом крикнуть тем ребятам, что  страхуют новичка: я пошел вниз.

И сразу ощутить, как сильно ты устал и вот-вот сорвешься, потому что пальцы рук стонут от боли, а пальцы ног дрожат от напряжения.

Я стоял у тополя, который гасил мои пошатывания, и понимал, что все вершины пройдены, и я пошел вниз. Но никто уже не страхует, нет спасительного каната, нет рук, которые удержат тебя, если сорвешься. И поздно удерживать, так как давно сорвался и упал.

В этот момент размышлений о собственном падении, сломанных конечностях  клуба и его создателя дверь башни заскрипела,  и в черном проеме появился квадратный силуэт. Потом  квадратные кулаки оторвали меня от тополя, стиснули поперек груди  и утащили в каморку на диван с тряпками под свет кривой лампы, где я заснул с мыслью, что страховка в моей жизни есть, и она сработала.

Бой можно проиграть. Обидно, досадно, но — ладно. Сражение можно проиграть. Грустно, печально, но — ладно. Войну — никогда. Мы уйдем непобежденными.

Вячеслав Александрович Широкий  не был в числе официальных детских педагогов, хотя у него есть, кроме военного, второе высшее педагогическо-физкультурное образование. Но о нем наслышаны многие, кто хотел бы пристроить своего шестилетнего сына к «настоящему» детскому тренеру. После того, как эстафету профессиональной подготовки чемпионов подхватил молодой, горячий и невероятно энергичный Георгий Хижняков, Вячеслав Александрович занялся малышами, делающими в жизни и спорте первые шаги в прямом смысле этих слов.

Когда меня спрашивают, к кому записать ребенка, который хочет научиться драться, к борцам, боксерам или хоккеистам?  я отвечаю: без разницы, драться научат везде, невелика наука, но если хочешь, чтобы ребенку спорт пошел на пользу для его роста и здоровья, запиши к Широкому. Если возьмет. Он со странностями. Но если возьмет, век будешь благодарен.

Такой у него авторитет. Не смог он выстроить карьеру и коттедж, не смог заработать денег на новую машину, не упакован он и не обласкан, ни званий у него,  ни должности,  не «поднялся» в 90-е и не взлетел в «нулевые». По большому счету, ничего большого у него нет. Только авторитет.

Лет пять назад Вячеслав Александрович попросил учеников помочь ему навести порядок на дачном участке. Мы приехали, и было нас семь человек. И работали мы семь часов. Что делали? Перекладывали с места на место горы мусора, «полезного в хозяйстве». Который «может  пригодиться».

Такой нищеты на дачном участке я не видел нигде и ни у кого. Наверное, потому, что не бываю на дачах лучших детских тренеров города.

Вместо дома — железная будка, набитая досками. Вместо бани – сарай без печки со щелями в палец. Вместо туалета — свежий ветер, небо и куст для ориентации направления струи.

Хочешь заглянуть в душу человека, загляни в тот уголок, где он скрывается от людских глаз. Там  его душа.

Почти в середине участка красовался могучий бетонный прямоугольник, примерно шесть на семь метров и высотой — чуть не по пояс. Это – фундамент под дом, в котором Вячеслав Александрович мечтал жить. Заливал он его один, день за днем, в течение всего лета. Технику не пригонял, таджиков не приводил — нет у него денег на таджиков. Деньги кончились, когда купил цемент, песок и щебень. Поэтому сам, день за днем. Если кто-то из читателей хоть раз в жизни заливал какие-либо фундаменты, тот поймет, сколько труда надо вложить, чтобы сделать это в одиночку.

Помощи он запросил тогда, когда нагрянули предзимние холода, а у него осталась лежать на земле гора шифера, которую надо было перебрать и уложить по всем складским правилам: на твердую клетку, аккуратно, по сто листов в пачке. Судя по шиферу, он уже лежал на чьей-то крыше, и, видимо, был подарен тренеру кем то из родителей, когда те заменили шифер  на металл.

Мы укладывали листы стопками поближе к фундаменту и сортировали их по количеству трещин и обломанных углов. Абсолютно целых листов набралось около ста. Листов с обломами средних размеров — около трехсот. Обломков окончательно ущербных и не подлежащих  использованию — штук пятьсот, но хозяин дачи попросил уложить их аккуратно, потому как — могут пригодиться.

Затем перешли к разбору, переносу и укладке пней. В городе одно время на многих улицах сразу уничтожали тополя. Их валили с применением автомобильных «вышек», распиливали на чурбаны и оставляли лежать до подхода бригады пенькогрузчиков в оранжевых робах. Бригады работали не быстро и только днем, а Широкий — быстро и круглосуточно. Едет по улице, обреченной на лесоповал, остановится, накидает в салон своей крошечной старой хонды-цивик сучковатых «пассажиров» и — на дачу их, лежать и отдыхать до поры до времени.  Если это делать каждый день, к осени появится та самая гора, которую нам предстояло превратить в поленницу «дров». Мы чурбаны не кололи, а просто укладывали. Если бы кололи, пришлось махать колунами и день, и ночь, и еще день: их там было кубометров десять, если мерить в кубометрах. А если «камазами», то около двух.

Заключительная часть дачной тренировки состояла из переноса железных труб разного диаметра. Судя по резьбе на концах этих труб, они были буровые. На старенькой хонде-цивик такие не притащить. На старушке хонде-аккорд, тем более. Как они оказались на даче, родитель-буровик подогнал или менеджер по сбыту черного лома, не знаю. Но таскали мы долго, их количество тоже измерялось не штуками и единицами.

И вот когда подошло время расслабляющих упражнений, когда запахло жареным соком шашлыков и на гладкой поверхности фундамента  выросли стаканы, оказалось, что все за рулем, и никто не пьет. Но все очень неравнодушны к чаю, особенно к тому его сорту, который всегда возит с собой в термосе Вячеслав Александрович: с шиповником, сухофруктами, вареньем. Может, в нем и нет никакого варенья, но он всегда кажется ароматным и сладковатым после ожесточенной тренировки с самим собой, когда хочется лежать на диване, а не шифер с трубами и пнями по грязному огороду таскать.

 

Был на этом запущенном и захламленном нищем огороде один объект, который вызывал восхищение у нас и зависть всего окружающего дачного сообщества: железные ворота на гигантских  круглых столбах из трубной стали. Он сварил их на земле, а потом по очереди приглашал одну группу учеников за другой, чтобы поэтапно поставить вертикально и забетонировать. Слово «вертикально» — ключевое в этом многодневном процессе.

Не каждый строитель может установить опору вертикально. Тот, кто ставит в России опоры высоковольтных линий передач электроэнергии, умеет это делать, но те, кто ставят столбы освещения вдоль российских улиц и дорог или тянут по городам и весям огромной страны линии «на 220 вольт», не умеют и никогда не умели ни одного столба поставить строго вертикально. Эта технологическая задача не по силам тысячам бригад электриков-монтажников. Для этого,  кроме мастерства и соответствующего оборудования, необходимо терпение и чувство красоты, которые напрочь отсутствуют и у тех, кто в спешке прокидывает провода к деревням и поселкам, и у тех, кто, потупив глаза в землю и затупив гироскоп своего мозжечка,  подписывает акты выполненных работ.

Мы всё хотим сделать быстро, дешево и с наваром. Поэтому в России ни один столб  не стоит вертикально. Столбы не любят, когда их ставят в спешке без сосредоточенного взгляда в небо. У каждого столба есть душа, которая звенит от радости, когда чувствует, что с его помощью землю соединяют с небом по кратчайшей вертикальной траектории. Но столбовую душу  движения энергии и света  кривит от страдания и клонит к земле, когда все вокруг в спешке что-то тянут и куда-то протягивают, утратив истинный смысл и красоту слова «вертикаль».

Ради любопытства, обратите внимание на вид столбов вдоль любой трассы вокруг города и в самом городе. Каждый из них находится в наклоненном положении страдальца: тяжесть проводов давит на его плечи, а он поставлен криво и ему тяжело удерживать этот груз. Вы сами долго сможете стоять, наклонившись, с тяжелой сумкой на плечах? А он стоит десятилетиями.

Так вот, Вячеслав Александрович, как человек ответственный, решил установить столбы для ворот строго вертикально. По «уровню» на высочайшем технологическом уровне. Никаких — «на глазок», исключительно по «глазкам» приборов.

Когда длина столба почти пять метров, да к нему приварена трехметровая створка из уголка «на 45» и листового металла «тройка», закопать такую конструкцию вертикально без помощи подъемных механизмов — задача архисложная.  Примерно такая, как координация пирамиды Хеопса на звездный луч Сириуса. Нужно много знаний по физике мускульных сил.

Вырыв две ямы до глубины незамерзающих грунтов, приготовив песок, цемент и воду, Вячеслав Александрович созвал спортсменов- мастеров, и начался чемпионат труда. Порция бетонного раствора, проверка координации «вертикали», порция — проверка. И так час за часом. Убрать руки от столба нельзя: он начнет крениться под тяжестью створки. Расслабляться никому не положено: миллиметр влево, миллиметр вправо — расстрел бранными словами и — в яму, вглубь земли, в бетон, как в Турции.

Ошибки быть не может, потому что у Широкого их вообще быть не может. Ошибки на тренировках приводят к поражению в поединках. Если бетон схватится, а столб будет торчать криво, это поражение всей команды в схватке с бетоном. Ведь створки не сойдутся в одну линию: позор и трагедия для такого педанта, как тренер Широкий.

Короче, двое суток напряженной вдумчивой работы, две семичасовых тренировки на терпение в душе и осторожность в движениях. И вот, стоят ворота. Красиво стоят! Потому что стоят вертикально в самом точном смысле этого слова.

В карате, как и в жизни, огромное значение имеет вертикальное положение позвоночника человека и бойца. Допуски минимальны. Малейшее искривление или неосторожный прогиб, позвоночник теряет свою твердость и становится слабоват на излом. Начало этого процесса чаще всего — без хруста и боли. Незаметно. В том и его главная опасность. Человек не замечает, как наклоняется и гнется его хребет. А потом вдруг осознает, что утратил вертикальное положение. И боевой дух покидает искривленный скелет. Был боец, стал мешок с костями. Пинай этот мешок, а в ответ — только побрякивание.

Властная вертикаль имеет смысл, когда стержнем ее является дух победы. Народ, который не хочет победить ни других, ни себя, живет со сломанным позвоночником. Нагромождение начальников на плечах такого народа только увеличивает травму его души.

На моей дачной улице в прошлом году деревянные и трухлявые столбы электропередачи, продолбленные насквозь дятлами, меняли на новые бетонные. В бригаде монтажников были молодые русские парни. В их распоряжении находилась прекрасная японская техника. Это такой агрегат с железной «рукой», которая сверлит в земле глубокое отверстие, берет со своего борта огромный столб, вставляет в отверстие, не задев ни заборы, ни кусты, а потом выравнивает по вертикали. После этого другой агрегат из шланга заливает дырку бетоном. Причем, бетона надо немного, так как диаметр отверстия и столба почти совпадают. В конце операции  к столбу прикручивают австрийское «навесное оборудование»: кабель, крепления к домам дачников и прочие детали. Все из нержавеющей стали, крепится быстро, легко и надежно. Кабель, между прочим, многожильный, и отводы идут сразу на обе стороны улицы.

Чудо техника, чудо оборудование, чудо бригада. Работала, правда, без касок, масок и прочих рукавиц. Но что я увидел, когда они пронеслись за пару дней по нашей улице? Столб, который добрые русские молодцы поставили рядом с моим домом, косит влево. Ребята, говорю, пока бетон не залили, поправьте столб, а то он некрасиво выглядит. Они задрали головы, согласились, что столб «ушел» влево. Сравнили с другими столбами вдоль улицы. И те тоже куда-то «ушли». Да ерунда, отвечают ребята, они и так сто лет простоят.

А у вашего японского агрегата, спрашиваю монтажников, в комплекте есть прибор, который проверяет вертикальность установленного столба? Есть, отвечают, но хозяин купил комплект навесного оборудования без этого прибора. В России он не нужен, у нас никто «горизонт» не контролирует.

Я специально прогулялся по улицам, где русская бригада, моторизированная лучшей японской и австрийской техникой, заменила старые столбы на новые. Все без исключения стоят криво. На сто лет вперед. У меня глаз тренированный, я отклонение от вертикали не просто вижу, я его внутренним зрением чувствую.

 

Перед тем, как закончить рассказ о моих наставниках в спортивной жизни, вернемся к странностям отношений между Ген Санычем и Вячеславом Александровичем. И между Вячеславом Александровичем и Георгием Геннадьевичем. Немногие в городе знают,  что Широкий и Хижняков — тоже далеко не друзья. Они помогали друг другу, они работали вместе, но между ними с давних времен сложились и оставались напряженные отношения.

Я понимаю, почему три лучших тренера каратэ не являются закадычными друзьями. Потому что они не должны ими быть. Учителя не дружат, они – учат.  Не может  ученик  быть больше учителя. Это не я сказал, это Иисус сказал. Учителя всегда разные, а ученики всегда одинаковые. Это видно по развитию религиозных учений всех мировых конфессий. Учеников много, но с учителем  не сравнялся никто. Кроме тех, кто основал свое учение.

Трудно сказать, будет ли продолжать тренерскую работу Георгий, когда выйдет на свободу. Позволит ли ему здоровье, подорванное в пресс-хатах. Но если продолжит, это будет самый сильный Учитель карате в Тюмени, России и, пожалуй, в мире.

Завершить эту часть хочется вот такой исторической справкой (написал не я — В.Е.), у которой недостает пока главы про то, как будет развиваться карате дальше, например, через четыре года, когда Георгий Хижняков сможет продолжить дело, начатое предыдущими Учителями.

 

Каратэ в Тюмени началось с приказа Ген Саныча

20 ноября 1978 года  знаменитый тюменский педагог, начальник подросткового клуба «Дзержинец» Геннадий Александрович Нечаев приказал  «назначить тренером по каратэ лейтенанта внутренней службы войсковой части 6571 Вячеслава Александровича Широкого».

В секцию при клубе записались шестнадцать парней и две девушки. Через два месяца в газете «Тюменская правда» появилась первая заметка, в которой упоминалось о тюменских каратистах. Название у заметки было весьма точным — «Начало». В ней кратко рассказывалось, что спортсмены встретились со своими единомышленниками из Свердловска, Ессентуков и Магнитогорска, а затем в зале Тюменского индустриального института провели показательные выступления.

Поскольку Вячеслав Широкий человек очень организованный, в его архивах тщательно хранится список ребят из первого набора. Это Володя Иванов, Саша Репетов, Николай Сыстеров, Василий Елескин, Саша Кремлев, Саша Алферов, Таня Шарапова, Наташа Коровина и другие первооткрыватели неизвестного и загадочного вида восточных единоборств.

Секция тренера Широкого стала необычайно популярна в городе. Тюменцам повезло, что новый вид спорта пропагандировали среди молодежи столь достойные люди, как офицер милиции Нечаев и офицер советской армии Широкий. Они закладывали традиции использования искусства рукопашного боя народов Востока прежде всего для воспитания в тюменских подростках уважения и любви к своей Родине. Вы и сегодня можете увидеть на улицах города многих воспитанников и соратников Геннадия Александровича и Вячеслава Александровича. Поговорите с Александром Чистяковым, Павлом Мясниковым, Павлом Ироненко, Владимиром Воробьевым и Ильей Соловьевым. Вы почувствуете душевную открытость, твердость характера и уважение к отечеству. Эти качества закладывались тогда, три десятилетия назад.

Когда в 1984 году на занятие таким видом спорта как каратэ в СССР были введены серьезные ограничения, в Тюмени секции Широкого и Нечаева продолжали работать. Областной совет «Динамо» поддержал офицеров в трудные годы, потому что доверял им.

После начала перестройки по всей стране вновь началось развитие секций и школ каратэ. В 1989 году в Тюмени был создан областной спортивный клуб «Восточные единоборства». Стали налаживаться связи с подобными клубами в соседних городах, особенно с каратистами Кургана, где тренировки вел мастер Мен Чер Цой.

Из разрозненных секций и клубов начала формироваться единая общенациональная спортивная структура. В 1991 году тюменцы в числе первых стали учредителями «Российской федерации каратэ». Комитет по физкультуре и спорту администрации области активно поддержал эту инициативу.

 Благодаря стараниям таких энтузиастов как Вячеслав Широкий и поддержке государственных органов вскоре была создана областная федерация каратэ, которая, в свою очередь, помогла формированию своих отделений во многих городах области. В период с 1991 по 1996 год проводились многочисленные областные соревнования, на которые приезжали по 200 спортсменов всех возрастов из самых разных уголков области.

В Сургуте большую работу проводил тренер Сергей Крылов, в Нефтеюганске -  Андрей и Владимир Деменевы, в Тарко-Сале — Олег Лабышик, в Тобольске — Евгений Соснин. Их усилия увенчались отличными результатами. Бойцы из Тюменской области начали завоевывать призовые места на чемпионатах России и соревнованиях европейского и мирового уровня.

Отрадно видеть, что сейчас, через тридцать лет после того «исторического» приказа, Геннадий Александрович Нечаев и Вячеслав Александрович Широкий продолжают работать с молодежью. Они по-прежнему в спортивном строю. Их жизненный опыт бесценен. У сегодняшних мальчишек и девчонок есть учителя, которых предыдущие поколения каратистов могли увидеть только в кино и о которых узнавали лишь по вырезкам из газет и журнала «Вокруг света».

---

---