Случилось страшное: с певца упал шиньон
Автор — Настя Миронова.
Последнее место на всю Россию, где официанты еще предъявляют права на сдачу со счета, это окрестности Кремля.
На Петровке, Ильинке, Никольской, в ресторане ГУМа официанты не любят тех, кто ждет сдачу. Завидев такого отчаюгу, что 20 минут дожидается свои 500 рублей, официант разочарованно качает головой на холуйской шее, цокает языком и цедит тебе презрительно: дескать, наши баре себе такого не позволяют. Они действительно не позволяют. Они грызутся, зубами держатся за жизнь, в которой могут посмотреть на себя недавнего со стороны и превознестись над холуем, не спрашивая цену заказа и не забирая сдачу
Москва страшна обилием нечеловеческих лиц. Почти все люди вокруг Кремля и ближайшем Замоскворечье, если на них нет фотоаппарата и из кармана не торчит карта метро, несут на лицах печать остервенелой жадности. Москва, будто во времена Золотой лихорадки, стянула на себя самых жадных и наглых. Люди с искореженными жадностью лицами заходят в «Азбуку вкуса», рестораны на Петровке.
И шеи... какие-то в центре Москвы почти у всех холуйские шеи.
Другая беда, исказившая их лица, это страх. Лишь единицы москвичей сидят в ресторанах на Кузнецком мосту со спокойными лицами. Это — местные жители. Они не спешат, не боятся, не нервничают. Остальные словно парализованы страхом быть выкинутыми из этой жизни, выкинутыми с этой улицы, из ресторана, где не принято забирать сдачу. Люди будто бы сдурели в своей круглосуточной борьбе за право вальяжно завалиться средь белого дня на обед в какой-нибудь модный ресторан на Петровке.
В одном таком ресторане я видела некогда известного поп-певца. Он сидел с дамой, громко смеялся и жадно ловил на лицах соседей признаки его, певца, узнавания. Он был счастлив только тем, что до сих пор может зайти вот так свободно в ресторан на Петровке, состроить из себя местного жителя и заказать тыквенный суп. Вдруг случилось страшное: с певца упал шиньон. Пучок чужих волос не просто слинял с паяца, а соскользнул прямо в тыквенный суп. Певец сразу заволновался, как-то растерял свои уверенные жесты и звездное самолюбие. А, главное, на его лицо тут же выскочил страх. Я увидела, как немолодой и нелепый без своего шиньон мужчина боится быть сию же минуты выкинутым с этой улицы, из этого ресторана, отогнанным от благополучной жизни с ее тыквенным супом. И сразу стало ясно, что суп он пришел есть не из соседнего дома. Он приехал из какого-нибудь Ясенева причаститься к этой жизни.
Тяжелое состояние производит прикремлевская Москва. Там все боятся выпасть из обоймы. Охрана у администрации президента напряженно вглядывается в прохожих и цепляет каждого подозрительного. Он, охранник, знает: уж лучше перебдеть, иначе выкинут его за Бульварное кольцо. Водители членовозов и золоченых Бентли прут на тротуар, паркуются под запрещающими знаками, встают на пешеходном переходе, потому как иначе их быстро заменят. Возьмут других, наглых, а этих выкинут за Бульварное кольцо.
Щемящий стыд должен возникать у любого порядочного человека, который хоть на минуту проникает за Бульварное кольцо. Стыд и ненависть к безысходности, необратимости истории. Любой порядочный человек, увидев все эти перекошенные жадностью лица, этих купчин, эти дорогущие машины, в три ряда уложенные вдоль тротуаров, любой человек поймет — так жить нельзя. Не получится. Нельзя обирать, обескровливать всю страну, только чтобы там, в Бульварном кольце, не упала вдруг средняя стоимость припаркованных автомобилей или не подешевел тыквенный суп.
Россия не знает, как живет прикремлевская Москва. Если бы узнала, мы бы непременно оказались в другой стране. Потому что в этой жить уже невыносимо. Нельзя так жить.