Глава 9
Ниневия. Реконструкция.
Глава 9
Хорошо, что в эту зиму выпало очень много снега. Я был на кладбище 9 марта, в день рождения сына, и видел, что рядом с его могилой намело сугроб выше оградки.
Когда мне было лет семь, я сделал из сугроба в нашем огороде маленький подснежный домик. В него можно было залезть по узкой траншейке и затаиться так, что тебя долго никто не найдет. В сарае у дома на веревке висели невыделанные овечьи шкуры, одну я снял и постелил её мохнатым шерстяным ковром на полу своего секретного жилища. Лег на ковер, уткнулся носом в шерсть: пахло летним загоном на краю поселка, мне тепло, кругом тишина. Закроешь глаза – темно, откроешь — ничего не меняется, в глазах та же самая темнота. Закрываешь их снова, и на экране сомкнутых век начинают плавать яркие картинки: берег реки, вода, плещущаяся у борта лодки, белый кораблик с бурлящими за кормой струями, волны, подкатившие к лодке. Она качается, и я вместе с ней — вверх, вниз, вверх.
Первый построенный мною дом был из снега и площадью — в одну овечью шкуру. Но переселиться в него надолго я не успел: маманя заметила пропажу шкуры, затем своего малыша, пошла по следам в огороде и принесла меня, спящего, на большую кровать у печки. Потрогала ручки, ножки — теплые, но успокоиться не могла и плакала всю ночь, представляя, что бы произошло, если бы она не заглянула в сарай и не заметила, что на веревке в углу стало на одну шкуру меньше.
Видимо, тогда мне было еще рано засыпать в снегу вечным сном, а теперь — пора.
Мне известна история настоящей любви. Ее рассказал читатель моего сайта. У мужчины была кошка. Когда он возвращался с работы, она встречала его у ворот, запрыгивала ему на плечо и торжественно въезжала в дом, прижимаясь к голове хозяина.
Церемониал встречи оставался неизменным и летом, и зимой. Как она в теплое время года узнавала о приближении хозяина, понятно: могла издалека увидеть его с крыши дома. Но как ей становилось это известно в морозные дни, достоверно неизвестно. Лежит на диване, в комнате работает телевизор, супруга и дети занимаются своими делами, вдруг кошка спрыгивает с дивана и просит выпустить ее на улицу. Домашние уже знают: где-то вдалеке по улице с работы идет отец.
Почему вдалеке? Потому что они уже проводили эксперимент. Не раз и не два выпускали её и шли смотреть, где же папа. А папы рядом с домом нет. Думали, что кошка или ошиблась, или просилась на улицу по своим другим кошачьим делам. Заходили обратно в дом, и тут, минут через пятнадцать, появляется отец с кошкой на плече.
Оказывается, он возвращался по соседней улице, потому что хотел заглянуть на пару минут к своему товарищу. Близкие люди предположить это не смогли, а кошка каким-то образом об этом уже знала.
Мужчина умер зимой. Кошка ушла из дома и не вернулась. А весной близкие люди обнаружили на его могиле маленький кошачьий скелетик.
У меня тоже была кошка, которая прожила со мной шестнадцать лет. Котенка подарили сыну в день окончания школы, ответственным за кормежку назначили меня. Вот и кормил полтора десятилетия. До своего самого последнего дня она спала только в той комнате, где спал я, и только в одном положении — прижавшись ко мне.
Звали ее Афина. По ее поведению матушка, слух которой с возрастом потерял половину своей чуткости, легко определяла, что я у двери. Можно было не уменьшать громкость телевизора в ожидании звонка или стука. Если Афина сорвалась и побежала в коридор, значит, я уже подымаюсь в подъезде по лестнице, и пора открывать замки. Спрашивать, кто там, необязательно, но маманя все же выполняла мое указание и спрашивала. Стоя у двери, я слышал, как Афина в коридоре отвечала за меня громким мяуканием, мол, да он это, он, кошки никогда не ошибаются.
Я улыбался и вместо своего имени произносил какую-нибудь фразу наподобие этой: «На Афоню не наступи!».
Моя кошка умерла в августе прошлого года. Я похоронил ее в сосновом лесу и перед тем, как положить в только что выкопанную мной ямку, долго лежал на теплых сухих иголках рядом с таким знакомым, но вдруг ставшим совершенно неподвижным, телом Афины. Я гладил ее серую шерстку и не ощущал ответного движения: кончик хвоста оставался в одном и том же положении, уши не поворачивались в мою сторону, и лапы не выпускали коготки, чтобы сгрести в кучку ткань простыни, покрывала или кожи на моей ноге. Я понимал, что Афины больше нет, но ее тело еще оставалось рядом, вот оно передо мной, и я могу к нему прикоснуться. А когда положу его на дно ямки и засыплю землей, вот тогда она уйдет от меня навсегда.
Смысл слова навсегда плохо умещается в сознании. Не можешь поверить, что никогда ты не увидишь, не услышишь и не прикоснешься. Никогда. Навсегда.
Очень хочется отменить смерть и вновь увидеть любимых живыми. А если это невозможно, то умереть самому и быть рядом с ними там.
Когда хоронил Афину, первый раз подумал о том, что единственное место, где я всегда буду вместе с теми, кого я люблю и кто любит меня, — там. Хорошо было бы взять и умереть прямо здесь, в лесу, чтобы встретиться с Афиной уже сегодня, догнать ее прямо сейчас.
Мне удалось отвлечься от этой мысли, когда вспомнил, что кроме кошки, все дорогие для меня люди — живы, и я могу быть рядом с ними здесь.
Но ровно через месяц после Афины умер мой сын. Самый близкий и родной из всех живущих.
Они — там. И я хочу к ним. Мы будем ждать остальных втроем: я, сын и Афина.
Когда 9 марта стоял по колено в снегу радом с фотографией сына, глядевшим на меня поверх венков, я понял, что могу остаться рядом с ним и никуда не уезжать. Сделать в сугробе «домовину», скинуть городскую одежду, надеть «чистое», забраться под снег, лечь, помолиться и закрыть глаза. Через двадцать минут я полечу туда, где принимают.
Около оградки надо оставить три, четыре пустых бутылки из под водки, чтобы оставшиеся на земле подумали, что я выпил с горя лишнего и замерз так, как замерзают каждой зимой сотни российских мужиков. Как замерз у нас в поселке Коля Дюпин, который возвращался под хмельком с работы и упал во время бурана в пяти метрах от своих ворот. Утром его сразу нашли по руке, торчащей из снега.
Пьяному умирать в снегу дозволено: вроде как, не специально, а трезвому не положено. Увидев пустые бутылки, супруга, мать и брат, наверное, — поймут и простят.
Что я скажу там, когда меня, трезвого, строго спросят? Скажу, как есть: не могу я жить без сына, душа просится к нему, чтобы высказать ему то, что не торопился сказать, и признаться в том, в чем при жизни признаться стеснялся. В преданности и любви. Бог забрал сына внезапно, и я не успел.
Авось, простят. Господь не до конца гневается и не вовек негодует. Он — Отец, и как все любящие отцы — отходчив. Он — помилует.
Пора доделать последние дела. Когда пойдет снег, можно отправляться в путь, и пусть снег скроет мои последние следы.
- В рукописании ваших грехов нет записи о снеге, — услышал я человеческий голос, звучавший где-то совсем рядом, и этот голос был мне знаком, и звук его исходил не с небесных высот, и не было в нем рокота, рождающего страх и трепет.
- Как нет? Почему нет? — удивился я тому, что кто-то вслух делает мне замечание.
- Потому что вам не предопределено, и вы не предназначены.
Я разомкнул веки. Передо мной сидел мужчина в белом с оранжевым тюрбаном на голове. Где я? Господи, это же не облака, это ресторан «Потаскуй», вот и вилка с ножом блестят на скатерти. Почему я заснул прямо за столом?
- Вы не заснули, — мужчина улыбчиво смотрел на меня своими большими черными глазами, — вы прикоснулись к одной из недавних пометок в записной книжке, которую подарил вам пророк.
- Иеремия?
- Пророк Иеремия, — поправил меня мужчина, на лице которого исчезла улыбка.
- Эти два сшитых кусочка черной кожи — записная книжка?
- Да.
- В ней записаны мои сны?
- Нет, только свершенное или содеянное, в чем не было раскаяния.
- Но я же не лег на снег, — вспомнил я пережитое мной видение и привычно начал искать оправдания каждому своему поступку в разговоре с человеком, который говорит мне правду.
- Вы сделали бы это завтра.
- Завтра?
- Завтра пойдет снег.
Я был поражен: мой сосед по столу в точности знал то, о чем я думал и что переживал. Мне хотелось спросить его, как ему стали известны мои мысли, которые я никогда никому не высказывал, но я никак не мог вспомнить его имя, которое он назвал в самом начале нашей встречи, а переспрашивать было неудобно. Такое со мной часто бывает: знакомлюсь с людьми и тут же забываю, как их зовут, а потом стесняюсь своей невнимательности и стыжусь попросить собеседника вновь назвать свое имя.
- Называйте меня просто Варух, — мужчина опять улыбнулся.
- Вспомнил, - из моей памяти всплыла строчка из Библии, несколько страниц которой я перечитывал после получения первого послания от Аиши, — Варух — это тот, у которого всегда с собой прибор писца на поясе?
- Это я, - ответил мужчина.
- А где прибор? — я первый раз улыбнулся ему в ответ.
- Уже не нужен, чернила тоже остались на земле.
- Две тысячи лет назад?
- Две тысячи пятьсот тридцать один год назад.
- Тогда я, уважаемый Варух, свидетель чуда.
- Не только вы, но именно вам суждено в него поверить, — Варух посмотрел в сторону официантки, которая подошла и спросила, будем ли мы что-нибудь заказывать.
- Принесите моему другу хлебные лепешки, сыр, виноград, жареного ягненка и сосьвинской селедки, - Варух кивнул в мою сторону и пояснил девушке: - мой спутник тридцать лет мечтает попробовать сосьвинской селедки.
- А что принести вам?
- Бутылку воды «Благая весть».
- У нас в меню такой воды нет.
- В меню – нет, а на полу в правом углу кухни — полная амфора.
- Сейчас посмотрю, — девушка ушла выполнять заказ и почти сразу вернулась с бутылкой в руке.
- Извините, я не знала, что сегодня привезли сразу три упаковки «Благой вести».
Я смотрел на Варуха с восхищением, потому что и вправду тридцать лет назад прочитал про то, что сосьвинскую селедку в живом виде доставляли на царский стол. И с тех пор иногда в моей голове проскакивала мысль, что я вот вырос на реке под названием Тавда, берущей свое начало на слиянии речек Лозьва и Сосьва, а никогда не пробовал и даже в глаза не видел этой знаменитой северной рыбы.
- Слушая вас, начинаешь думать, что вы действительно работаете помощником пророка, - пошутил я, обращаясь к Варуху.
- Верьте в чудо, это укрепляет веру. Когда я первый раз услышал Иеремию, я не верил ни одному его слову. Да и никто не верил или не хотел верить. Он говорил, что на земле нашей стихнет голос радости и веселья, голос жениха и голос невесты, звук жерновов и свет светильников. Вся земля наша будет пустыней и ужасом, а город останется без жителей. И что оставшиеся будут взяты в плен и будут служить царю вавилонскому семьдесят лет.
- Невеселое предсказание...
- Да, невеселое. Обычно те, кто называл себя пророком, обещали нам мир и процветание. Он объявил им, что если вы видели сон, то рассказывайте это как сон, а не как слова Бога. А если вам положили в рот деньги, то не упоминайте имя Господа. Он был третьим по значению в ряду первосвященников и не нуждался в деньгах, поэтому смог сказать то, что просил сказать народу Господь, не утаив ничего.
- К нему прислушались?
- Его возненавидели. Священники сказали князьям и всему народу: «Смертный приговор этому человеку! Потому что он пророчествует против города этого». Иеремия ответил: «Исправьте пути ваши и деяния ваши, и Господь отменит бедствие, которое изрек на вас. А что до меня, вот я — в ваших руках. Делайте со мной, что в глазах ваших покажется хорошим и справедливым. Только твердо знайте, что если вы умертвите меня, то невинную кровь возложите на себя и на город этот, и на жителей его, ибо истинно Господь послал меня к вам сказать все те слова в уши ваши».
- Смелый человек. Доверил свою жизнь тем, кому предсказывал несчастья. Почему его не растерзали и не закидали камнями?
- Когда первосвященники приступили к голосованию, рука Ахикама, сына Сафана, была за Иеремию, чтобы не отдавать его народу на убиение.
- Одна поднятая рука спасла пророка от его народа. Демократия среди посвященных и для посвященных.
- Этой рукой водил Господь.
- А сознанием народа Господь водить напрямую не может?
- Волю свою Господь объявляет народу не иначе, как через пророков.
- Понятно, почему их чтят лишь через тысячи лет. Раньше проверить истину их слов невозможно.
- Истину не проверяют, — Варух посмотрел на меня, и я впервые увидел в его глазах глубокую печаль.
- Мой учитель однажды надел на шею себе хомут, на плечи положил уздечки и так ходил по городу, а потом попросил принести нашему царю Седекии и всем царям соседних земель через послов такие же хомуты и уздечки. Иеремия объявил, что воля Господа — склонить народу нашему шею под ярмо вавилонское. Кто выполнит ее, будет возделывать землю свою и жить на ней. Кто не склонит, тот будет истреблен. Зачем умирать вам и народам вашим? — написал он царям в свитке. Я был возмущен тем, что Иеремия призывает всех не сопротивляться Навуходоносору, и не понимал учителя, но не ослушался его и передал свиток царским слугам.
- Догадываюсь, как поступили цари…
- Да, сначала его заключили в колоду у верхних ворот при храме, а потом надели цепь и спрятали во дворе стражи. Но разрешили мне приходить к нему и записывать его слова. Он просил меня читать этот свиток на площади. Я — читал.
- Должно быть, читали вы недолго…
- Недолго. Свиток принесли царю и зачитали в собрании всех князей. Каждый прочитанный кусок он отрезал от свитка и сам бросал в огонь жаровни, пока не сгорел весь пергамент. Затем приказал надеть цепь и на меня. Мы ожидали своей участи вместе и больше не разлучались никогда. Почти никогда. Перед самым сражением учителя опустили в яму, откуда никто не мог слышать его голос. Князья требовали от царя немедленно предать его смерти, как изменника и предателя. «Это человек ослабляет руки воинов, которые защищают город, и руки всего народа, призывая к отказу от сопротивления. Он не благоденствия желает народу своему, а бедствия» — говорили они, но царь был в смятении и не последовал их совету.
- Пророк – как пятая колонна. Расстрел на месте без суда и следствия в условиях войны.
- Что? — не понял меня Варух, потому что увлекся своими воспоминаниями.
- Глубокая была яма?
- Тридцать локтей. Иеремия стоял в ней по пояс в грязи без пищи несколько дней. Потом царь вновь захотел узнать свою судьбу, и учителя вытащили из ямы, обвязав его слабое тело веревками.
- Узнал царь то, что хотел?
- Иеремия сказал ему: «Всех жен твоих и детей твоих отведут к халдеям, и ты не избежишь рук их, а город этот буде сожжен огнем».
- И что сделал царь с пророком?
- Отпустил, взяв с него обещание молчать. Город сражался полтора года и был взят. И вошли в него князья вавилонские. Когда царь Седекия и все его военные люди увидели это, побежали и ночью вышли из города через царский сад и пошли по дороге равнины. Но войско халдейское погналось за ними, и настигли Седекию на равнинах иерехонских, откуда привели к Навуходоносору в Ривлу, в землю Емаф, где он произвел суд над ним.
И заколол царь вавилонский сыновей Седекии в Ривле пред его глазами, и всех вельмож его. А Седекии выколол глаза и заковал в оковы, чтобы отвести его в Вавилон.
Дом царя и дома народа — сожгли, а стены города разрушили. Остаток народа, оставшийся в городе, и перебежчиков переселили в Вавилон. Бедных же из народа, которые ничего не имели, оставили на нашей земле и отдали им виноградники и поля.
- Хоть кому-то повезло во всей этой истории, — прокомментировал я грустный рассказ, - кстати, а что сделал Навуходоносор с Иеремией?
- Он приказал найти его среди живых или мертвых. Иеремию нашли в цепях среди тех, кого переселяли в Вавилон. Его освободили и разрешили жить среди народа, оставшегося в стране.
- Он продолжал пророчествовать?
- Он утешал оставшихся и говорил, что через семьдесят лет народ вернется из плена. Теперь я верил каждому его слову. И все верили, поэтому через семьдесят лет народ вернулся. Но ковчега Завета, спрятанного от халдеев пророком Иеремией, бывшие пленники найти не смогли.
- Почему?
- Потому что Господь устал миловать рожденных во славу его, но преступивших узы, и превратил ковчег в скалу. Она откроется в день мира и праздника, когда из камня потечет виноградный сок.
В пустом зале ресторана горел яркий свет. Варух перестал говорить, и меня тут же покинули образы древнего города и его обитателей, переживших трагедию поражения. Вокруг меня белые скатерти, чистые стены и красивые светильники. Копья, стрелы, огонь и крики — это далеко, это не сейчас. Это тогда, когда говорят пророки. А когда они замолкают, наступает час тишины и выбора. Что должен выбрать я? Кто подступает к моим стенам и кому я должен сдаться без боя?
Девушка принесла мне то, что для меня заказал Варух: фрукты, мясо и тарелочку, на которой лежали маленькие рыбки и кусочки картофеля.
- Это селедка? — удивился я, разглядывая сосьвинских рыбок, похожих на обычную мойву.
- Селедка, - подтвердила официантка.
- Какие маленькие. Может, это мальки, не успевшие вырасти?
- Она всегда такая, вы попробуйте, очень вкусная, — девушка пожелала нам приятного аппетита и ушла.
- Хотите попробовать? — спросил я Варуха.
- Хочу, но не могу.
- Тогда возьмите сок или мясо. Почему не можете?
- Кто ест земную пищу, тот не может жить вечно, и наоборот.
- Извините, я забыл, что вы из третьего тысячелетия до нашей эры. Скажите, Варух, как правильно называть людей с вашими способностями: медиум, чародей, волхв, жрец, посвященный или просто артист-гипнотизер?
- Считайте меня одним из посвященных. Остальные определения противоречат моему статусу, - Варух не обиделся на меня.
- Хорошо. Я вам верю. В существование людей, посвященных в глубокие тайны древности, мне поверить легко, — самым честным образом признался я человеку, сидящему рядом со мной в зале ресторана. — Можно, я задам вам, как человеку сведущему, несколько глупых вопросов?
- Как раз для того, чтобы на них ответить, меня послали в командировку. Так, кажется, называют ваши командиры выезд в путешествие с постоянного места работы?
- Путешествие у нас называют командировкой только директора фирм и начальники государственных департаментов, - позволил я себе чуточку иронии, подзакусив жареной бараниной и сосьвинскими рыбками, которые почему-то оказались не намного вкуснее мойвы: чуть мягче, чуть жирнее, но по сути — та же маринованная мелюзга.
- Простите за неточности, — Варух прижал руку к груди, — ваш язык я учил пятьдесят пять лет назад, когда вы родились. А селедку из-за горного хребта царю возили не потому, что он ее любил, или она была невероятно вкусной, а потому, что хотели преподнести ему дар той земли, откуда прибыли.
После этих его слов мне сразу расхотелось иронизировать в разговоре с человеком, который мог ответить на вопрос раньше, чем я его задал.
- Поймите, уважаемый Варух, мне легко верить в Бога, но трудно поверить, что вы его представитель.
- Это было задание Иеремии, и я его выполнил.
- Ваш учитель знает о моем существовании? — нотки неуважительного сомнения опять проскользнули в моем голосе.
- С первого дня, как ваше сердце расположилось к Богу, когда вы пожелали достигнуть разумения и смирить себя. Ваши слова сразу были услышаны.
- Это произошло, когда я первый раз попросил «сердце чистое сожизди во мне»?
- Да.
- Помню, тогда появилось ощущение, что кто-то поселился в моей душе и стал постоянно напоминать мне об этом желании. Но с тех пор оно не стало чище. Более того, оно всё чаще болит от груза скверны, которую я не смог одолеть.
- Вкус стыда и позора испытывают те, кто приблизился к корням греха.
- Я приблизился, но не превозмог.
- Будь твердым и мужественным, не страшись себя и не ужасайся, имей открытое лицо, ничего не требуй от других и никого не зови с собой. Терновый венок понес другой, твои страдания несравнимы по тяжести и боли.
- Они тяжелы, потому что Он понимал их смысл, а я нет.
- Твой сын уже среди нас. Вот их смысл, — Варух сказал это и хотел встать из-за стола.
- В светлой части неба? — торопился задать я самый волнующий меня вопрос.
- В светлой, как вы просили, — мой собеседник опять стал называть меня на вы. Я замолчал и сидел, не шевелясь, потому что всей полнотой души ощущал, как только что свершилось мгновение божественного откровения, и Дух божий коснулся меня.
Какие страдания, нет никаких страданий, я — счастлив! Ничего другого я не просил так сильно, как светлой части неба для сына своего.
- Дорогой Варух, спасибо вам огромное, вы прибыли в командировку очень вовремя, мне так нужна была эта встреча, — сказал я и первым встал со стула.
- Мы – никогда не опаздываем, — он тоже встал, и теперь его голова вновь оказалась выше моей.
- Оставьте на столе деньги, — сказал он, глядя на меня сверху вниз.
- Все? – посмотрел я ему прямо в глаза. И он, несомненно, понял, что я имел в виду.
- Тысячу триста пятьдесят рублей, — назвал он стоимость ужина, — за всё надо платить, но не той мерой, которой вы меряете.
- Я оплатил, Варух.
- Понимаю, - он соединил ладони, поднял их к своему лицу и наклонил голову.
Оранжевый цвет его тюрбана сверкнул и расплылся, потому что в глазах моих появилась влага.
- Не забудьте взять подарок, — услышал я его голос, когда повернулся в сторону от смущения.
Подарок, я ведь совсем забыл про коробочку, которую Варух закрыл и куда-то положил сразу после нашего знакомства. Когда принесли еду, на столе ее точно не было.
Я повернулся к нему и увидел, что он держит ее в руке.
- Кусочек свитка и записная книжка моего учителя лежат внутри, — он положил коробку на стол рядом со мной. Я видел это, но не мог решиться взять ее.
- Может, мне больше не нужно прикасаться к этим черным кусочкам кожи? — поделился я своим сомнением с посланником Иеремии.
- Пришла пора сказать вам главное, — Варух приблизился ко мне и заговорил почти шепотом, - пророк разрешил вам стереть одну запись грехов ваших. Только одну, но любую, на ваш выбор.
- Зачем? – прошептал я в ответ.
- Чтобы исполнилось одно ваше желание.
- Какое?
- Которое сочтете самым сильным.
- Самое сильное уже не исполнится никогда.
- Сотрите тот грех, что томит душу. И положитесь на Господа, ему возможно всё.
- А Он в курсе?
- Да. Вы не первый, у кого приняли раскаяние и кому позволили.
- Тогда попробую. А что написал Иеремия на том кусочке свитка, что спасли Аиша и ее ливийцы?
- «Ты приближался, когда я взывал к Тебе, и говорил: «Не бойся».
- Ничего себе. Они общались, как человек с человеком.
- Как мы с вами, да? — Варух выпрямился, и свет улыбки мелькнул на его смуглом лице.
Я взял коробку и был готов покинуть ресторан, но на столе оставалась стоять нетронутая бутылка воды «Благая весть».
- Оставляем? – спросил я Варуха.
- Заберите с собой, она завтра понадобится человеку, которого сейчас повезут в больницу.
- Он тяжко болеет?
- Он здоров, но об этом не знают врачи.
- Так это «весть» для врачей?
- И для них тоже. Отнесите ее завтра утром по адресу, который написан внутри коробки.
- Хорошо, обязательно отнесу.
Мы вышли из ресторана, было около одиннадцати часов ночи.
- Проводите меня до Моста влюбленных? — спросил Варух, который успел накинуть на себя нечто похожее на синее пальто, которое непонятно, откуда вытащил, пока я прощался со своим старым знакомым у гардероба.
- Разумеется. Вы остановились в заречной части города?
- Мне нельзя останавливаться, время моей командировки заканчивается в полночь.
- Тут недалеко, мы успеем, — я шел рядом и чувствовал необходимость проявлять заботу о госте города. — Вы, Варух, ничего не рассказали о себе. Нирия — так звали вашего отца?
- Да, он учился при храме вместе с Иеримией.
- Ваш отец был священником?
- Наш род из Нубии, мои предки служили фараонам, они следили, чтобы все надписи высекались на камне правильно, без ошибок. Некоторые фараоны в детстве были ленивы и писали с ошибками. Потом мы учили грамоте финикийцев на Крите, ливийцев, ассирийцев, арамеев — мы знали все языки и составляли начертание слов для царей многих народов. Песни Давида и притчи Соломона записали мои предки в девятом колене. Но священниками и князьями никто из нашего рода никогда не был. Мы им служили.
- Сколько времени вы пробыли в нашем городе?
- Почти двенадцать часов. Мне доверили помочь вашему ангелу и стать земным на половину земного дня. Это великая награда для меня. У меня слишком маленькие крылья, чтобы пробыть здесь дольше. Я видел тех, кто спустился сюда и живет среди людей более долгий срок, даже вспомнил чувство зависти.
- Кто-то прикомандирован небесами к нам надолго и живет среди нас?
- Их много. Ваш народ замечен, следующую главу Священного писания напишут здесь.
- Когда пройдут наши сорок лет блужданий?
- Возможно.
- Значит, две войны, разрушение храмов, цари с помазанием и без — это черновик будущей главы? У австралийских аборигенов нет Священного писания. Они не умеют писать и не участвуют в мировых войнах…
- Могу помочь вам стать австралийским аборигеном.
- Спасибо, Варух, не надо. Понравился вам наш город?
- Который — «лучший город земли»?
- Это просто надпись, Варух,
- Силе воображения ее автора можно позавидовать, — ответил гость, и мы оба посмотрели влево вдоль улицы Первомайской, которую пересекали на пути к реке. Огромные буквы можно различить даже ночью.
- Рамзес не победил хеттенян, но приказал высечь на скале, что победил, и каждый египтянин верил в это и восхищался им, — продолжил говорить Варух, — Такова сила и значение символов. А зачем высекать на улицах то, во что никто не верит?
- Такая у нас традиция.
- Ниневия будет разрушена.
Я или не расслышал, или не понял последних слов посланника небес, но переспрашивать не стал. Так поступают все из века в век.
Мы оказались на мосту в полночь без пяти минут.
- Когда расчищали берег под основание моста, нашли фундамент церкви, взорванной после революции в прошлом веке, — показал я гостю города на то место, где ванты спускались стальной дугой с высокой опоры, похожей на подсвечник, и встречались с вершиной прибрежного холма, где когда-то стоял православный храм.
- Храмы часто повторяют судьбу тех, кто в них молился, — ответил мне гость, — но дорога к храму остаётся навсегда. Приходите сюда чаще, здесь душа вашего города: нигде в мире вы не найдете еще одного моста, построенного на фундаменте божественного храма.
Варух потрогал один из замков, пристегнутых к решетке ограждения женихом и невестой в день свадьбы, а потом долго смотрел вниз на воду.
- Мне нравятся не города, а люди, влюбленные друг в друга, — сказал он, не поворачивая ко мне головы, — Не разрезайте эти замки и не уносите их в плавильный горн. Храните ключ от каждого замка у человека достойного быть стражем сердца. Берегите не мост, а символ верности. Одевайте в гранит берега веры вашей, и течение реки жизни принесет вам уверенность и радость. Город, в котором живет верность, красив и вечен.
Весенний ветер подхватил концы его синей накидки и раскинул их за краем моста между поручнем и стальными вантами. Я смотрел на склоненную вниз фигуру, и в душе зародилось чувство тревоги: для его высокого роста он слишком близко встал и слишком сильно наклонился.
- Подарок пророка у вас? — спросил Варух, повернув в мою сторону голову.
- Вот он, - я показал ему коробочку, которую все время держал в правой руке.
- А «Благая весть»?
- Я поставил ее на мост. Вот она.
Когда я взял бутылку за горлышко и поднял воду, чтобы показать Варуху, его на мосту уже не было. С бутылкой и коробкой в руках я тоже наклонился через поручни вниз и стал вглядываться в черноту ночной реки.
На улице Республики остановилась машина. Я почувствовал, что на меня пристально смотрят с берега. Повернулся: машина белая, на ней полоса — синяя, как накидка у Варуха.
Я отошел от края и побрел по мосту Влюбленных к ночным улицам своего города.
- Вас подбросить? — полицейский опустил стекло и пытался рассмотреть мое лицо.
- Подбросить? В небо? Не надо. Я все равно не полечу. У меня нет никаких крыльев, даже крошечных, - остановившись перед машиной, я показал, что в руках у меня минералка и коробка от конфет.
- Ну, тогда спокойной ночи! — услышал я удаляющийся голос из машины, которая тронулась и поехала вдоль улицы мимо моста Влюбленных.
- Спокойной ночи, служивый! — я поднял бутылку над головой и покачал ею, чтобы полицейский увидел меня в зеркале.
В тот момент я ощущал всем телом, что Варух еще где-то рядом, он делает последние круги, приглядывая за мной и беспокоясь. Я поднял голову и прошептал, закрыв глаза:
- Варух, сын Нирии, прощай! Лети домой — в светлую часть неба.
(Продолжение последует)