Глава 7

Повесть "Записная книжка пророка Иеремии" | воскресенье, 28 апреля | 107

Глава 7

Сейчас выйду на балкон и начну «орать».

Моя маманя, которой 85 лет, и которая живет со мной, на телефонный звонок моего брата и его вопрос, что делает Виктор, однажды ответила: «Орет на балконе».

Брат мне об этом потом рассказал, и теперь я знаю, чем занимаюсь, когда не могу молчать.

Моего брата зовут Вадим, точно так же, как и генерала Управления, и поэтому у меня два «старших брата».

Как известно, имя Вадим имеет два толкования: древнеарийское  — смутьян, и древнеславянское — правитель. Одно из них вполне годится для генерала, но характеру и образу жизни  моего брата оба толкования совершенно не соответствуют. Он — работяга-строитель, ответственный и честный до абсолютной величины значения этих двух слов.

Вся бригада может сидеть в бытовке и уже разливать водку по случаю дня рождения или пятницы, а он будет продолжать варить железный каркас фундамента, потому что не пьет, и завтра утром к приезду цементовоза каркас должен быть готов к заливке.

Каким образом маманя отучила его в детстве воровать и врать, не знаю. Меня она ставила в угол коленями на горох, а старший брат, наверное, и не пытался маму обманывать и у кого-то что-то тырить.

В пятом классе около школы появился тряпичник на телеге, он обменивал дырявую одежду на воздушные шарики и игрушки. С собой у нас тряпичного хламья не было, а бежать домой за трухлявым ватником было некогда, поэтому мы просто окружили дядьку на телеге и просили показать, что у него в мешке для обмена. Там оказались притягательные пистолетики и пистоны в лентах. Заряжаешь и палишь, как из пулемета.

За пятнадцать минут большой перемены мы успели сговориться, окружить тряпичника плотной и шумной толпой, отвлечь его внимание и зачистить мешок с «оружием». А потом сбежали с уроков и носились по поселку с пистолетиками в руках, атакуя улицу за улицей.

Около поселкового магазина мы расстреляли в упор дедушку, который на призыв «падай, ты убит» замахнулся на нас палкой и выронил в грязь только что купленную булку хлеба. Этот дед потом и стал главным свидетелем, который перечислил директору школы имена всей растрельной команды.

Тряпичник оценил понесенный материальный ущерб в 7 рублей. Если учесть, что пистолетик тогда стоил 20 копеек, а патроны к нему копеек 5, то он, вероятно, при подсчетах потерь проявил объективность и, если и воспользовался своим правом приплюсовать к сумме какие-либо издержки предыдущего периода своей торговой деятельности, то этим правом не злоупотребил.

Однако, счет был предъявлен только двум матерям, одна из которых — моя, а другая — моего школьного товарища Миши Артюхова. Почему двум, если нас, вооруженных и опасных,  бегало по поселку не меньше десяти? Откуда мне тогда было знать простейший закон правосудия: воруют и забавляются многие, но наказание несут лишь признанные виновными.

Маманя до сих пор поминает мне, как тяжело ей было отдавать тряпичнику 3 рубля 50 копеек. Это — ее тогдашний дневной заработок, ради которого ей за восемь часов смены надо было загрузить, перевезти  и разгрузить семь саней дров для пекарни и котельной. Семь саней — семь кубов, то есть полную грузовую машину. Попробуйте это сделать ради эксперимента, и вы поймете глубину ее огорчения.

Она расплатилась и призвала меня к себе для объяснений случившегося. Я стоял перед ней около русской печи на кухне и помалкивал. Маманя сообщила, что чуть не сгорела от стыда, беседуя с директором. Рассказала о том, что она в своем детстве однажды взяла доску в соседней деревне, почти километр "перла" ее на горбу, чтобы сделать в огороде капустную грядку, а отец, узнав, что доска краденная, заставил  в тот же вечер переть доску обратно. Сам шел сзади. Когда доску вернули, он извинился перед хозяином доски и заставил дочь произнести перед косматым дядькой в лаптях: «Простите меня, пожалуйста».  

Мне было предложено попросить прощения у тряпичника и директора, но я решительно отказался, потому что в ту минуту обоих люто ненавидел. Мне бы догадаться промолвить: «Мама, прости меня», но я не догадался. Вот и стоял коленями на горохе, пока не упал и не заснул.

Мое упорство объясняется тем, что я не считал себя виновным, так как руку в чужой мешок не запускал и сам лично ничего из него не вытаскивал. Такого понятия, как организованная преступная группа, я тогда не знал, а идея обчистить тряпичника была не моя. Мне, как бы, не за что было извиняться, хотя я и чувствовал, что поскольку зубы тряпичнику на телеге заговаривал в основном я, пока другие потрошили мешок с пистолетиками и воздушными шариками, значит, участником ОПГ все же являюсь. Но пусть сначала извиняются те, кто вытягивал из горловины мешка одну цветную коробочку за другой, кто радовался и веселился, кто был героем дня, и которым вечером повезло еще раз: в  их дверь не постучали.

Разве может мальчик в пятом классе знать о доле ответственности и вины каждого за всё, что происходит в этом мире, за всех своих родных и друзей, за каждое слово, сказанное матери? Да и не только матери, но и тряпичнику, мать его за ногу.

Нет, не может: разума еще нет. Есть только ум, гордыня и обида. Они, судя по всему, рождаются и появляются на свет или раньше нас, или вместе с нами. Представление о чести еще в зародыше, а честолюбие уже цветет и колосится. Без чести нет гордости, зато гордыни — всегда спелый урожай.

Вы уверены, что человек – порождение «головастика» и женской яйцеклетки? По-моему, у того «головастика», коему вы обязаны началом своего биологического существования, на спине, у самого начала хвостика, был незримый рюкзачок с комплектом всех духовных хромосом, когда-либо обитавших в душах людей, промчавшихся по мирозданию до вас. «Головастик» заскочил в тамбур оправляющегося в жизнь поезда, рюкзачок снял и давай доставать из него сухие и жидкие пайки, выданные ему в дорогу.

Сидит в тамбуре, жует ароматную курочку будущего семейного благополучия,  хрумкает огурчик предстоящей славы, посыпает его солью ждущего его труда и перчиком ожидаемых неудач, запивает трапезу глоточками из флакона, что наполнен по самое горлышко напитком  радости, силы, храбрости и безумства, утоляющим  жажду раз и навсегда. Потом громко икнет, помянув добрым словом того, кто дал ему рюкзачок с провизией в дорогу, и отправится спать на полку, точно зная время прибытия на вокзал  назначения  - белоснежную простынь между окровавленными материнскими ложеснами.

Деление клеток, появление зародыша, формирование органов — это все мелькание миллионов лет прошлых эпох в окне вагона, где посапывает на полке новый пассажир. Рюкзачок с духовными припасами уже открыт, и он их с аппетитом отведал. Кому-то понравилась курочка, кто-то предпочел жидкость во флаконе, но голодным и обделенным не остался никто. Набор в дорогу дали всем одинаковый.

Хорошо, что я отвлекся на детские воспоминания: мне не так уж хочется вот сейчас, в теплой комнате за столиком с книжками и ноутбуком, вставать, открывать балконную дверь, выходить на холодный мартовский ветер и, зависнув на высоте воробьиного полета посреди огромного городского двора, орать так, что эхо каждого слова трижды вернется ко мне, ударившись о каменные стены окружающих меня домов.

Зачем же делать то, что делать не хочется? А как еще освободиться от обрывков фраз, переполняющих голову? Я пробовал забыть их, но, в отличие от снов, они не забываются. Пытался записать их на бумагу, но вместо того, чтобы вылиться из головы, очистив ее от пульсирующего груза, они достигали листа бумаги и отражались в глаза с удвоенной силой и энергией. Я раскрывал ноутбук, чтобы его гигантская память поглотила их в своих многочисленных папках, но не успевал начать «стучать», как десятки уже, вроде, подзабытых файлов самопроизвольно открывались и выбрасывали свое содержимое на мою и так переполненную головенку.

Много лет назад, на даче, оказавшись в состоянии перегрузки сознания, я ушел на берег Андреевского озера, дождался у костра, когда наступила полночь, подошел к воде, в черной глади которого отражалось звездное небо, и громко, насколько позволял голос, кричал все то, что взрывалось и искрило в голове. Меня слышали только утки и дворняга Кузя, благодарный мне за то, что я взял его с собой на озеро. И еще за то, что не бросил в далеком поселке, когда перевозил  в Тюмень состарившуюся маманю.

Кузя понимающе отнесся к моему ночному поведению: он даже пару раз тявкнул за компанию в сторону воды.

Тогда, у озера, я почувствовал огромное облегчение. В голове наступила тишина. Я вернулся в дачный домик и заснул, в прямом смысле, как младенец, сознание которого не омрачено ни одной мыслью о дне грядущем. Заснул как Кузя, который по возвращению забрался в собачью будку быстрее, чем я открыл дверь домика.

Поутру, отлично выспавшись, я обнаружил, что на куртке, в которой я ходил к озеру, оторваны две верхних пуговицы. Мне это показалось странным, поскольку я не помнил, чтобы я ее где-либо снимал и при этом торопился. Пуговицы — мелочь, главное — тишина и ясность сознания: ни вопросов, ни сомнений, ни желания что-то в жизни менять и чего-то в ней добиваться. Жизнь вдруг оказалась прекрасной,  а дела в семье — идущими по верному пути.

Такие ночные вылазки на озеро я совершал потом каждое лето неоднократно и понял, что если ждешь успокоения от неба, сначала надо докричаться до небес.

Наверное, можно и домолиться, стоя перед домашними иконами, Сколько же надо перед ними стоять? Я пробовал стоять неподвижно и произносить про себя тексты молитв и все булькающие и клокочущие вокруг этих текстов фразы из Библии в течение двух часов. На третьем впал в оцепенение, но как только пошевелился  и присел, голова покачнулась, и все ее содержимое вновь закрутилось вихревым движением.

Мне очень помогает пешая ходьба от рассвета до заката. На семнадцатом километре пути мозг отключается от однообразия процесса, и до утра следующего дня его мыслительная деятельность не возобновляется. Утром новые четыре часа ходьбы, и ты опять на сутки в отключке. К монастырям я отправлялся пешим ходом прежде всего для того, чтобы впасть в состояние прострации еще на дальних подступах к храму. В самом храме испытать наслаждение покоя у меня не получается.

Летом вариантов много: Андреевское озеро, пермская тайга вокруг Белой горы, дорога на Курган в сторону Чимеевского святого источника и на Тобольск к белокаменному кремлю на Иртыше. А куда податься зимой или, как сегодня, ранней весной? Самое простое и реально осуществимое — выйти во двор и встать в его центре на кровлю подземных гаражей или — на балкон.

Есть два неудобства у этих вариантов. На кровле придется стоять босиком в одних трусах по колено в снегу. Почти аналогично — на балконе. Второе неудобство — меня услышат. А я не хочу быть услышанным, я хочу стать свободным.

Почему непременно босиком и в трусах? Да потому что еще лучще — вообще без трусов. Ничто не должно мешать душе вырваться из тела. Все диэлектрики — к черту. Человек может связать собой землю и небо, если он бос и наг. Хочешь познать чистоту и величие сотворения твоего духовного предка Адама, найди мужество отбросить фиговый листок.

Поначалу я выходил в ботинках, майке и штанах, но каждый раз возвращался без ботинок, штанов и в разорванной на груди майке. Матушка зашила ее один раз, второй, а потом посоветовала отправляться орать без майки. Я так и сделал, сняв заодно и штаны, а ботинок уже не было, потому что я их не нашел в снегу «после последнего раза».

На озере хорошо: оно такое огромное, что даже если бы сто человек одновременно рвались к свободе в полночь, они бы все равно никого не обеспокоили и никому не помешали. Однажды рыбаки прикатили на берег как раз в тот момент, когда я рвал рубаху. Они потом рассказали мне, что увидели в свете фар бороду и поднятые руки. Когда через секунду эти руки разорвали куртку пополам и в воздух полетели клочья, подумали, что инспектор рыбнадзора их самих сейчас разорвет на части, дали по газам, развернулись и отложили рыбалку до утра.

Я и не знал, что весьма солидные люди на дорогой машине обожают ночную рыбалку на озере Андреевском. Они приезжают на джипе с прицепом, снимают с него моторную лодку, плывут в дальний конец озера, проверяют сети, добывают несколько килограммов карасей и возвращаются обратно. Зачем вам эти караси, спросил я их. Рыбацкий азарт, говорят, кто-то любит сидеть с удочкой, а нам нравится за десять минут вынуть полведра рыбы и покататься ночью по лесу и воде.

А так то, на озере — хоть закричись. Мой дачный сосед пенсионер Иван однажды по осени,  будучи чуть под хмельком, выпал из резиновой лодки и стоял в камышах по горло в воде, крича: «Помогите!». От берега он был в тридцати метрах, на берегу пара рыбаков сворачивала снасти и еще пара покачивалась на лодках в камышах поблизости. Никто не подплыл. Ваня кричал около минуты, потом у него в холодной воде остановилось сердце, и он утонул. Никого из рыбаков, кто был поблизости, впоследствии разыскать не удалось. Да и не искал их никто. Мужики из дачных старожилов знают, конечно, кто там был. «Ветер дул очень холодный, каждый подумал, может, кто другой к нему поплывет, вот так и не стало Вани», — рассказывают они подробности. Всем за семьдесят лет, их медлительность понятна. А молодежь в октябре на берегу с удочками уже не сидит.

Хорошо, что я не рыбак. В студеный ветер на резиновой лоханке ради карасей? Спасибо, у меня другие приоритеты: в минус двадцать на снегу в своем дворе.

А сегодня во дворе — рай. Синева мартовского неба и ослепительное полуденное солнце. Это гораздо лучше, чем осенью и по горло в ледяной воде.

Хватить болтать, надо решиться: пора начинать орать. Майку — через голову и на пол. Вперед!

Я вышел на балкон, голое тело привычно загорелось огнем бодрости, а голова безумством отчаяния. Голосовые связки натянулись и сразу взяли тональность громкого, но чистого звучания речи, обращенной в гулкую пустоту:

- Племя злодеев, сыны погибельные, князья ваши законопреступники и сообщники воров!

- Прибавляете дом к дому, присоединяете поле к полю, так, что другим не остается места.

- За подарки оправдываете виновного и правых лишаете законного.

- Невежду называете почтенным, а коварного — честным.

- Вы ограблены, и никто не говорит: «Отдай назад!».

- За ничто вы были проданы и без серебра будете выкуплены.

- Каждый бредете в свою сторону, и потому никто не спасает вас.

- Пошли за суетой и осуетились.

- Променяли славу свою на идолов и кущи.

- Вы возделываете нечестие, пожинаете беззаконие, а едите горькие плоды лжи.

- Всё, что заработали — всё исчезнет в дырявом кошельке вашем.

- Вы сделались изгарью.

- Вы построите дома из камней, но жить не будете в них.

- Цари ваши – солома, принесенная ветром.

- Кто хочет судиться со мной, пусть подойдет ко мне.

- Ложь наследуете вы детям своим.

- И суд отступил от вас, и правда встала вдали, ибо истина споткнулась на площади, и честность не может войти.

- Блуждаете духом и не верите сердцу своему.

- Но разве упав, не встают, и, совратившись с дороги, не возвращаются?

- Смойте злое с сердца своего, сотворите себе новое сердце и новый дух!

- Слабый пусть говорит: «Я силен».

- Укрепите ослабевшие руки, утвердите колени свои дрожащие.

- Развяжите оковы неправды и узы ярма своего.

- Удалите беззакония от шатров своих.

- Распустите советы нечестивых и собрания развратителей.

- Великий пост — не избавление от пищи греховной, а очищение от ссор и распрей, от насилия и грабительства, от покорности пред злом и распутством неправедных.

- Доверьтесь Богу и душе своей, и ничего не бойтесь.

- Научитесь делать добро,  ищите правду, спасайте  угнетенного, защищайте вдову и сироту удела вашего.

- Не уходите молча в темноту.

- Бог создал вас свободными.

- Вы – свободны!

Последнюю фразу я кричу особенно громко. Все эти слова мертвы, пока не наполнятся звуком человеческого голоса. Они хотят вырваться из головы моей и ожить, расправить засыхающие крылья, лететь, чувствуя восходящие потоки духовного познания.

 Замолкаю и сам ухожу в темноту своей комнаты. Мне больше нечего сказать. В голове — как в доме после отъезда свадебных гостей. Только что в каждой комнате слышались голоса, вопросы, взаимные упреки, смех. Кому-то хотелось петь, танцевать и играть на гуслях и цимбалах, а кто-то уже смертельно устал и прикорнул на кресле у стены. Но вот все уехали, хозяин проводил последнего, стоит у дома, но не заходит внутрь. А что ему там делать, где никто не зовет его, и где он никому не нужен? Разве что, прибраться, отдохнуть и ждать, когда вернется праздник. Когда он вновь услышит шум входных дверей и с радостью  подумает: «Нагрянули!»

И будет цитировать Николая Рубцова, называя «гостями» десятки понаехавших в голову новых фраз:

Не было собак — и вдруг залаяли.

Поздно ночью — что за чудеса!—

Кто-то едет в поле за сараями.

Раздаются чьи-то голоса...

Не было гостей — и вот нагрянули.

Не было вестей — так получай!

И опять под ивами багряными

Расходился праздник невзначай.

Ты прости нас, полюшко усталое,

Ты прости, как братьев и сестер:

Может, мы за все свое бывалое

Разожгли последний наш костер.

Может быть, последний раз нагрянули,

Может быть, не скоро навестят...

Как по саду, садику багряному

Грустно-грустно листья шелестят.

Под луной, под гаснущими ивами

Посмотрели мой любимый край

И опять умчались, торопливые,

И пропал вдали собачий лай...

Надеваю майку и отправляюсь с пустой и грустной головой  на кухню заваривать чай.

- Проорался? – спрашивает маманя.

- Да, - отвечаю ей коротко. Я ничего не хочу ей говорить. Она качает головой и тоже молчит. Для нее важно, что я не на улице, иначе бы пришлось смотреть в окно и беспокоиться, не отправлюсь ли я в магазин «в таком виде». Ведь, если отправлюсь, могу не вернуться до полуночи, хотя и вышел из дома без одежды.  А после балкона я — рядом. Ей больше  ничего уже в жизни не нужно.

Слышал ли кто меня? Может, и слышал, но не слушал. В этом я почему-то твердо уверен. Да Бог с ними, слышавшими, но не слушающими, лишь бы ребенок этажом выше не проснулся и не испугался. По этому поводу соседи делали мне замечание, и я перестал витийствовать по ночам.

Никто, вроде, не звонит по мобильнику и не стучит в дверь квартиры. Слава Богу.

Бедный Винсент Ван Гог, он довыступался в маленьком французском городишке, что жители написали коллективную заяву на него и попросили мэра выдворить шумного художника за пределы городской черты, иначе — они не ручались за его безопасность. Тот, правда, после полудня  рот раскрывал не для речей духовного содержания, а для абсента, настоенного на полыни.

Но после абсента почти всегда припоминал свое церковное прошлое и начинал проповедовать солдатам и проституткам, а также супругам почетных граждан города и их дочерям во время портретного позирования в разных позах недалеко от его холостяцкой кровати или прямо на ней. Того бы обязательно  выдворили, но не успели: он застрелился сам. Нанес себе смертельное ранение из револьвера.

Отрезанное ухо — это было до того. Героем в городишке считали тореадора, победившего быка. Красавчик отрезал быку ухо и кинул его на трибуны восхищенной публике. Винсент хотел быть супер-героем, но его признали сумасшедшим.

 Человек с даром от Бога невыносим для других «божьих созданий».

Так что, ухо - ранение не тела, а души, которое он получил в неистовой схватке своего таланта с презрением к самому себе. Не путайте удар ножом по самолюбию и выстрел пули в область сердца.

И тут – замурлыкал мой мобильник. Елки палки, неужели разбудил младенца? Вот чего мне очень не хотелось бы, так разбудить или напугать детей. Если высветится номер телефона соседей — отвечать не буду. Я и без их предупреждения на балкон сегодня  больше  не пойду.

Крышечку телефона открываю, а там — «нет номера». Таких безномерных среди моих знакомых только Вова Ефимов. Я бы с удовольствием пообщался с этим трижды битым редактором «Вечерней Тюмени», но не сейчас. Он опять сорок минут будет рассказывать мне, что покупает квартиру в моем дворе.

У нас построили в одном конце двора новенькую желтую «свечку»,  и в окне четвертого этажа появилось большое объявление о продаже. Вова заинтересовался и уже раз пятнадцать спрашивал, хорошо ли жить в нашем дворе. Я ему раз пятнадцать ответил, что хорошо. Он уже связался с агентством, произвел осмотр, договорился о двойной продаже, то есть, вместе с той квартирой, в которой когда-то жил на улице Холодильной. Ему уже дают кредит, чтобы покрыть разницу, но – опять, видимо,  его терзают смутные сомненья: а оно ему надо?

- Да за столько фантиков я могу в Америке купить целый город, — начинает он перечислять мне аргументы против.

- Ну, так покупай тот город, — соглашаюсь я с ним.

- А зачем мне город в Америке? — спрашивает он у себя и у меня.

- А зачем тебе двухкомнатная квартира в моем дворе, если у тебя есть трехкомнатная неподалеку, и ты в Тюмени все равно не живешь?

- Надо еще подумать, - в очередной раз сообщает он мне.

- Еще подумай, — в очередной раз советую я.

Затем Вова обязательно расскажет, руководителю какого государства он помог избраться или переизбраться на новый срок. Совсем недавно он оказал услугу Бараку Обаме, до этого какому-то израильскому Нетаньяху, а до евреев — украинскому Януковичу. Причем, звонок он делает из Вашингтона, Тель-Авива или Киева.  «Слышишь, как дядя Генри радуется, -  говорит он и замолкает на секунду, чтобы я послушал возгласы и крики на английском языке, — дядя доволен, завтра мне можно улетать».

Кто такой дядя Генри, я уже знаю по его предыдущим звонкам, — это Киссинджер, великий друг и товарищ российского народа.

Под конец почти часовой беседы разговор обязательно вернется к теме голубой ванны, которая десять лет хранится у него в гараже вместе с «Волгой», на которой он не ездит эти же десять лет.

- А ты не заберешь ее к себе на дачу, а то мне надо гараж продавать, -  обязательно спросит Вова.

- Да не нужна мне эта ванна, выставь ее около мусорки, мигом утащат, — не в первый раз отвечу я.

- Это же не простая ванна, в этой ванне купался первый редактор газеты «Вечерняя Тюмень» и первый народный депутат России от Тюменской области, то есть ты, — затянет Вова известную песню.

- Да мало ли, кто у кого купался, — начну я проявлять признаки нетерпеливости.

- Лишь ты купался в ней без носок, но в пиджаке и галстуке, — Вова верен себе и никогда не заканчивает разговор без упоминания пиджака и галстука.

Одним словом, я решил не отвечать на звонок и уже собрался захлопнуть крышку своего «самсунга», но в последнюю секунду неожиданно для себя отменил решение и все же нажал на зеленую кнопочку. Я даже не успел подумать, для чего это делаю: в голове еще только шевельнулась мысль, что этот звонок может быть и не от Вовы, а пальчик уже тык, и я на связи.

- Виктор Алексеевич Егоров, — в трубке звучал мужской голос, но не Вовы, значит, меня оторвут ненадолго.

- Да, - радостно ответил я.

- У меня к вам посылка от Аиши.

- Понял, где встретимся?

- В ресторане «Потаскуй» после 19 часов.

- В ресторане?

- Вам неудобно в ресторане? — спросил мужчина.

- Обычно под часами… — вспомнил я, где встречался раньше с посланниками Аиши.

- Вечером будет холодно, а мне хотелось бы с вами поговорить.

- Хорошо, я приду.

- Спасибо, - телефон замолчал.

Я закрутился по комнате с трубкой в руках.  Ну, надо же, опять это удивительное совпадение: еще не прошла нервная дрожь от уличного крика, еще голос мой сипит от перенесенного напряжения, еще кожа на теле покрыта красными пятнами возбуждения, и в это самое время вновь раздается сигнал от Аиши.

Так уже было. Было!

И не один раз.

Я подошел к шкафу с одеждой и наклонился до самого пола, прижавши пальцы к линолеуму. На шкафу стоят мои иконы и три огромных тома «Жития святых».

Услышав шаги матушки на кухне, быстро выпрямился, иначе бы она увидела в открытую дверь комнаты меня со спины в положении, когда перед глазами торчат лишь голые волосатые ноги и трусы.

- Чайник вскипел, — сообщила маманя.

- Это точно, – я обнял ее, — вскипел!

Эх, Аиша, сказка жизни моей, моя загадочная ливийская царевна. Как жаль, что я ни разу не видел тебя, прекрасную восточную женщину, не сидел рядом и не слушал ни одной твоей удивительной истории. Та тысяча ночей предназначена не для меня. Ты – лишь миг моего счастья во мраке последней ночи безвременья и безверия.

Это было два года назад в декабре. Я первый раз, оставшись без своего сайта и без озера, до такой степени обезумел от невозможности говорить громко и вслух, что решился и вышел во двор. А потом сидел с горящими от снега стопами ног и смотрел в монитор, через который я уже не мог обратиться к людям и передать то, что чувствую и думаю.

У меня открыта была страничка моей электронной почты, на которой жирными буквами непрочитанных писем виднелись первые слова обращенных ко мне вопросов, что случилось со «Скотным двором»?

Жуткое название для сайта, где я делился сокровенным. Но ведь, когда я его придумывал, я был под впечатлением повести Джорджа Оруэлла и думал о судьбе страны. Не фермы в Англии, а родины моей.

Что случилось со «Скотным двором»? Он утонул. В дерьме. Вместе с моим сокровенным. А я стал кричать то, что хотел написать.

Гляжу на монитор, и прямо на моих глазах появляются другие буквы, не русского алфавита. И среди этих букв вижу сразу знакомое имя — Viktor Egorov. Не будь этого имени, я бы письмо не стал открывать. Удалил бы сразу,  как десятки других, призывающих «увеличить клиентскую базу» или отправиться в тур по Волге реке.

Открываю письмо, оно довольно большое, и мое имя мелькает в разных местах. Воспользовался гугл-переводчиком и понял смысл в общих чертах: дочь лидера ливийской революции по имени Аиша просит помочь ей, потому что помочь могу только я.

В декабре два года назад ее отец был еще жив, братья — тоже. Это я знал из телевизионных новостей. Город, в котором они находились, был окружен, и развязка приближалась.

Проблемы Аиши и ее отца мне были понятны, но при чем здесь я? Мне не приходилось бывать в Африке, у меня нет ни одного знакомого бедуина, о племени таурегов я знаю только по каталогу машин марки «Фольксваген»,  и вообще, я даже не муслим, не обрезан, пророка Мухаммеда, конечно, почитаю, но считаю себя сторонником Христа.

Я ей отписал, причем на чистом русском языке, что ничего из ее письма не понял, но если женщина просит помощи, я женщине отказать не могу, что от меня нужно, помолиться?

Дело в том, что мне часто приходят письма из разных стран, в которых сообщают о многомиллионных наследствах, которые перейдут тому, кто будет молиться за душу усопшего. Такие письма всем приходят, но не все, видимо, молятся, а я выписываю имя усопшего и зачитываю его во время заупокойных акафистов. На этом переписка с распорядителями наследства заканчивается.

Однако, Аиша ответила и горячо поблагодарила за согласие помочь. И сообщила, что со мной свяжутся юристы из Афганистана. «Господи, а это кто, талибы, что ли?», — первый вопрос, который всплыл в моей голове, когда я получил ее ответ.

Юристы связались, но о политике или религиозных убеждениях они, как я понял из гугл-перевода, не написали ни строчки. Только о создании какого-то благотворительного фонда по сохранению исторических документов огромной важности для всего человечества. Согласен ли я стать учредителем?

Вот попроси они прислать им, в случае согласия, сто долларов, я бы тут же всю переписку отправил в спам, потому что мне лотереи, в которых я выиграл, но для получения выигрыша должен оплатить почтовые расходы, уже изрядно надоели. Но они денег не попросили.

Согласие я дал, про Аишу не вспоминал до того дня, когда сообщили, что ее отца растерзали повстанцы. Семейное горе мне гораздо понятней, чем мировая политика.

Прошел месяц, и у меня, точно так же, как сегодня, после выхода на балкон, замурлыкал телефон. Голос молодого паренька предложил мне получить посылку от Аиши. Место встречи предложил я: под часами на углу улиц Мориса Тореза и Республики, у крыльца Сбербанка.

Часы там – чудные, кажется, австрийцы делали. Бронзовые колокола каждые полчаса звонят, а каждый час — названивают очередную мелодию, в том числе: «Ах, мой милый Августин…».

Августин оказался милым молодым светловолосым пареньком. Имя, правда, он свое не назвал. Передал красивую коробочку, поблагодарил, улыбнулся, пожал мне руку, сказал «Храни вас Бог!» и пошел в сторону автобусной остановки. А я — домой. Живу я в ста метрах от часов на заднем дворе этого самого Сбербанка. Каждый день хожу мимо двери их кредитного отдела. Четыре раза заходил в эту дверь просить кредит, ни разу не дали.

Открываю дома коробочку, а там — деньги. Какие, даже не понял:  разные и цветастые, как фантики от конфет. Не зря Вова Ефимов никогда не произносит слово деньги, он всегда их называет фантиками.

Коробочку закрыл и стал ждать стука в дверь и прихода понятых. «Хорошо, что я к ним не прикоснулся, — быстро соображал я, — у Сбербанка есть видеокамеры, передачу коробочки записали, но следов чужих денег на моих пальцах нет».

У меня не было сомнения, что это — многоходовая подстава. Я же, как никак, оппозиционером прослыл, пока на «Скотном дворе» сокровенное вилами разбрасывал. Когда в стране оппозиционерам то баб на матрац кладут, то у баб миллион бабок из сейфа в присутствии понятых изымают, ничего другого по поводу коробочки в голову не приходит.

Час — нет стука в дверь, два часа — нет. Они где застряли, оперативники, елки палки?

Прошел Новый год и весь январь, а никто моей коробочкой так и не заинтересовался. Но я ее больше никогда не открывал. Взял у своего друга Леши очередной безвозвратный займ, как Куба у СССР, и запустил новый сайт под тем названием, которое меня радует и мне приятно — Цветной бульвар.

Люблю я тюменский Цветной бульвар, нравится он мне, часто хожу по нему и всегда благодарю тех, кто рискнул произвести столь радикальную и опасную, в смысле памяти народной о подобном градостроительном подвиге,  реконструкцию Городского сада. Вырубили все деревья, снесли стадион, но сделали красивый пешеходный бульвар.

Когда хорошее заменяют лучшим, и это делают на твоих глазах, начинаешь верить, что не все еще в стране нашей потеряно безвозвратно. А если что-то хорошее и потеряно, то можно создать новое и еще лучшее. Так сказать, одеться более лучше, как выражаются симпатичные девочки, выросшие  за пределами Садового кольца.

Маманя называет моего друга Лешу — золотым человеком. Маманя  не знает, сколько денег он потратил на мои проекты. Если узнает, ругать его будет, но свое мнение о нем уже никогда не переменит.

У меня много таких друзей, и не все они знакомы мамане, потому что не все приходят ко мне домой. Один из них не просто золотой, но еще и в моих глазах святой, правда, в другой религиозной конфессии: он из Чечни. Вот его я и давай расспрашивать, не через него ли протянулась ниточка от Ливии до Тюмени через афганский Кандагар? Отвечает, что нет, не через него. А через кого тогда, если органы не дают о себе знать, а ты тоже не в курсе?

Не знает. Все ничего не знают, а коробочка лежит.

Через год опять зима, опять балкон и опять звоночек от милого Августина. Мы встретились на том же месте, под часами, но на этот раз я воспользовался случаем обратиться к первоисточнику.

- Скажите, - говорю светловолосому пареньку, — откуда эти деньги?

- Какие деньги? — улыбается паренек.

- В той коробке, что вы передали мне год назад, были деньги.

- Я о деньгах ничего не знаю, — продолжает улыбаться.

- Не надо мне говорить про не знаю, я это уже слышал. Я их не трону, пока вы мне не скажите, кто их прислал, — пытал я парня.

Августин перестал улыбаться и коротко ответил: «Я не отвечаю на вопросы и не даю советов, я — передаю», — он подал мне точно такую же коробочку, что и в прошлый раз.

У кого спрашивать совета, если даже Августин отмалчивается? Я рассказал про коробочки Сереже Суразакову, самому заметному тюменскому журналисту из тех, кто печатает свои статьи на моем сайте.

- Как ты думаешь, Сережа, почему органы, не совершив никаких оперативных мероприятий год назад, опять принесли коробочку с фантиками? Это же весьма расточительное использование государственных средств. А если я их потрачу или потеряю, как они будут отчитываться?

- А ты их начни тратить и узнаешь, — посоветовал Сережа.

- Я потрачу, они скажут, что теперь я должен делать то-то и то-то, а я откажусь. Они потребуют вернуть, а деньги уже потрачены, что я им тогда скажу?

- А скажи им …, - и Сережа произнес столько грубых слов, что я никогда не смогу повторить их представителям органов.

Сережа бывает иногда грубоват, когда говорит о друзьях или государственных служащих.

После беседы с коллегой я открыл вторую коробочку и пустился во все тяжкие: купил колбасы, три майки и новые ботинки. Потом подарок мамане — сковороду, подарок сыну – туристическое снаряжение: палатку, спальник, нож, пятнистый костюм, подарок супруге — велосипед, брату — автокомпрессор «Беркут».

Понеслась душа в рай.

Еды — вволю, чаем меня друзья обеспечили на два года вперед, сайт работает, где-то вдалеке обо мне заботится красавица Аиша. О чем еще человеку мечтать?

Осенью прошлого года умер сын, в конце нынешней зимы сломали сайт.

Я вышел на балкон.

Звонок.

О чем ты хочешь поговорить со мной, Аиша?

Я принесу посланнику твоему то, что осталось нетронутым. Счастье не находится в коробочках. Трех подарков мне не перенести.

(Продолжение последует)

---

---